Ракким продолжил обход музея.

Дворец мучеников представлял собой непритязательное на первый взгляд здание с куполом, возведенное рядом с развалинами «Спейс нидл», памятником ушедшей эпохи, ржавеющим на заброшенном пустыре. Внешние стены его покрывали ряды небольших керамических плиток. На них школьники выводили имена солдат, погибших за веру. Внутренняя отделка также не отличалась роскошью. Лишь испещренный голубыми прожилками лазурит облицовки тускло мерцал в неярком освещении. Посетители музея, даже самые молодые, непроизвольно замедляли шаг, тем самым лишь подчеркивая царившую здесь обстановку мрачной величественной красоты. В центральном зале на почетном месте покоился экземпляр Корана, написанного на арабском языке. Его не защищали пуленепробиваемые стекла или пузырчатые щиты, заполненные азотом. Всякий знал — книгу обнаружили среди руин Вашингтона меж груд битого стекла и искореженных балок. Атомный взрыв не причинил ему ни малейшего вреда. Переплет остался чистым, а бумага страниц сохранила снежную белизну.

Осуществление видео- и фотосъемки в музее находилось под строжайшим запретом. Репродукции здесь тоже не продавали. Здание считалось священным и открытым для всех, независимо от вероисповедания. «Черные халаты» давно пытались ввести ограничения, позволяющие входить сюда лишь правоверным, однако, согласно указу президента, заботу о музее взяло на себя федеральное правительство. Причем ответственность за эксплуатацию помещений и состояние материальной базы несло военное ведомство, а военные имамы отвечали за соблюдение правил намаза.

В самом конце гражданской войны особенно ожесточенные бои развернулись на улицах разрушенного Вашингтона. Ни одна из сторон не собиралась уступать противнику чести завладеть бывшей столицей. Обнаруженный в городе Священный Коран стал величайшей наградой для Исламской республики, а жители нынешнего Библейского пояса вывезли из мемориала статую Авраама Линкольна. Опаленное мраморное изваяние установили в Атланте — новой столице южан. Раккиму как-то довелось оказаться там. Отстояв многочасовую очередь, он увидел печальное и серьезное лицо президента, отгороженное от внешнего мира пуленепробиваемым стеклом. Нью-Йорк от взрыва пострадал куда меньше, но сейчас на месте обрушившихся небоскребов Манхэттена плескались океанские волны — полярные шапки изрядно подтаяли.

В Нью-Йорке Ракким побывал всего один раз. Отряд фидаинов вел поиски финансовой документации, по слухам, погребенной под руинами биржи. Три дня он провел в полном комплекте химической защиты и не видел ни одной птицы. Или крысы. Или какого-нибудь другого существа. Только тараканов. Тараканы живым ковром копошились в подвалах, мерцали под лучами фонарей расплавленными трепещущими крылышками, и никому из бойцов даже думать не хотелось, чем они здесь питаются. Целых три дня… какие бы великие ценности ни скрывались под биржей, добраться до них имели шанс лишь самоубийцы. Покидая бетонные пещеры, Ракким почувствовал себя счастливым, как никогда в жизни.

На одной из стен зала висели карты, отображающие великие битвы минувшей войны. Город Чикаго, превращенный в пепел. Автомобильные заводы Детройта, разрушенные бомбами диверсантов. Санта-Фе. Денвер. Рухнувшая арка Сент-Луиса. Окрестности Ньюарка, где южанам удалось глубоко вклиниться в оборону армии Исламской республики. В самом городе бои шли за каждый квартал, и пламя пожаров постепенно охватило все улицы. Продвижение войск Библейского пояса сумели остановить отряды ополченцев, в основной массе состоявшие из школьников, только-только принявших истинную веру. Кровавый Ньюарк. Фотографии погибших занимали пятьдесят ярдов стены. Ракким сотни раз посещал музей, но лишь снимки, запечатлевшие крошечные эпизоды войны, вызывали у него наиболее сильные чувства. Одинокий ботинок, модельный черный ботинок с высокой шнуровкой, начищенный до состояния зеркала, — даже отражение фотографа видно, если приглядеться. Искореженный велосипед. Перевернутый почтовый ящик рядом с вываленными прямо в лужу письмами, счетами за телефон и поздравительными открытками.

Официально количество жертв гражданской войны составляло девять миллионов, но Рыжебородый утверждал, будто его следовало умножить на три или даже на четыре. В основном из-за вспышек чумы, тифа и других заразных болезней. Страшнее всего оказались инфекции, порожденные человеком. Выведенные в лабораториях штаммы бактерий превращали людей в извивающиеся от боли, блюющие кровью куски изувеченной плоти. Даже сейчас целые города находились на карантине. Феникс, Даллас и Питтсбург — в них никто не смел входить.

Внимание Раккима привлек паломник, с отрешенным видом бредущий вдоль противоположной стены. Голову мужчины скрывал низко надвинутый капюшон. Можно изменить черты лица, вес и даже рост, однако хоть один маломальский признак непременно сохранится. Стивенса, например, выдала походка. Бывший фидаин почти сразу узнал рябого щеголя, явившегося за ним в «Полнолуние» по приказу Рыжебородого. Вздохнув, Ракким двинулся к лестнице. Интересно, синяки на лице агента уже прошли? И как он объясняет происхождение сломанного носа? Наверное, хвастается, что получил травму при исполнении боевого задания.

Рыжебородый направил инвалидную коляску сквозь толпу школьников, разговаривавших приглушенными голосами и настороженно озиравшихся, словно они впервые оказались в незнакомой мечети. Его глаза скрывали очки с дымчатыми стеклами, присыпанная белой пудрой и слегка наращенная борода доставала до живота. Он катился по гранитному полу, подергивая левой, якобы раненой рукой. На просторном джеллабе мнимого инвалида блестела одна-единственная награда — медаль пехотинца. Ее вручали лишь за участие в боевых действиях, и потому возможность обзавестись ею, снискав чье-либо расположение, практически исключалась. Перед непосвященными взорами посетителей музея предстал стопроцентный ветеран Войны за независимость. К нему с почтительным видом приблизился бизнесмен, поклонился и положил на колени двадцатидолларовую банкноту. Одарив его царственным кивком, Рыжебородый изрек благословение. Благодаря за оказанную милость, мужчина торопливо попятился назад.

Раккима нигде видно не было.

Рыжебородому нравилось посещать музей, особенно на рассвете. Дворец мучеников никогда не закрывался, и в нем постоянно находились посетители. Люди отдавали должное памяти погибших. Тех, кто заплатил высочайшую цену за торжество нынешней веры. Глава службы безопасности прекрасно помнил, как обстояли подобные дела до Перехода. Заросшие травой, неухоженные могилы героев, павших ради процветания нации. Не хватало денег даже на музыкантов, и потому убитых солдат хоронили под фонограмму. Военные парады проходили на пустынных улицах, а в адрес почетной гвардии неслись насмешки. Люди поносили тех, кто собственной кровью оплачивал их свободу! Проклятое время для истинных героев. Мир без чести. Обыватели, взирающие на грязь под ногами, вместо того чтобы поднять лицо к небесам. Неудивительно, что мудрость Пророка — да благословится имя его — распространилась по стране со скоростью лесного пожара, очищая все на своем пути. И даже несмотря на все, произошедшее после Перехода, несмотря на сведения, собранные о Старейшем, он ни секунды не сожалел о падении старого режима.

Мимо в инвалидной коляске проехал еще один ветеран. Сравнительно нестарый мужчина, в армейской форме, с ампутированными выше колен ногами, приветственно кивнул главе СГБ.