25 августа (4 сентября) 1606 года Мнишки въехали в Ярославль. Город сразу не понравился им. Да и как может понравиться место, предназначенное для ссылки? В Ярославле в то время глазу задержаться решительно было не на чем. Вряд ли там существовала хоть одна каменная постройка, кроме Спасо-Преображенского собора в одноименном монастыре. Это тут же отметил автор «Дневника Марины Мнишек», продолжавший свои записи: «Тот город имеет немалую крепость, но непригодную. Каменных строений в городе никаких не имеется, кроме каменного монастыря, обнесенного стеной… Город от предместья отделен насыпным валом… И мы за тем валом остановились…» [159]

Памяти о пребывании в Ярославле Марины Мнишек практически не осталось. В отличие от Пскова или Калуги, где имеются свои так называемые «дома Марины Мнишек», в сегодняшнем Ярославле ни одно здание неизвестно под таким именем. Слова автора «Дневника», что семья Мнишков расположилась «в предместье за валом», мало что объясняют. В топографии Ярославля XVII века известен так называемый «Рубленый город», который можно отождествить с понятием «крепость». За границей «Рубленого города» начинался «Земляной город», где-то на их границе и были поселены воевода Юрий Мнишек и его дочь. Всех пленных, видимо, держали недалеко от «крепости», где должен был располагаться двор ярославского воеводы, и подальше от городовых ворот, куда могли проникать лазутчики, искавшие встречи с Мнишками и их родственниками.

Поселить вместе почти четыреста человек новых жителей в городе, численность населения которого в 1606 году едва ли превышала две тысячи человек, было непростой задачей. Автор «Дневника» пишет о четырех дворах, в которых разместили всех ссыльных «панов», то есть наиболее привилегированных пленников: «В одном остановился пан воевода с небольшим числом слуг; рядом, в другом, – царица со свитою своею; в третьем, напротив, – пан староста саноцкий (старший брат Марины Мнишек – Станислав Мнишек. – В. К.). А в дальнем – пан староста красноставский (брат воеводы Юрия Мнишка – Ян Мнишек. – В. К.) с сыном и со всею челядью». За Мариной и ее ближайшими родственниками был, видимо, более пристальный надзор, чем за остальными, кому «дали дворы поблизости, в соответствии с числом их людей». Всех их охраняли приставы, специально назначенные царем Василием Шуйским. (Такие же приставы, например, были назначены Борисом Годуновым при отправке в ссылку братьев Романовых в 1601 году.) Вокруг дворов ссыльных находилась круглосуточная стрелецкая стража, не позволявшая никому из «панов» и их челяди выходить в город без сопровождения.

Спешка, в которой должны были готовить дворы для ссыльных или вообще строить их заново, дала о себе знать очень быстро. Уже через пару дней после приезда «царицы», 28 августа (7 сентября), случился пожар: «В час ночи загорелось в царицыных покоях от печи, которую только что поставили и протапливали». Это чрезвычайное происшествие вызвало страшный переполох. Еще свежи были в памяти сцены майской расправы в Москве, поэтому многим из ссыльных почудилось повторение бунта. Да и ярославцы, видимо, тоже были не прочь, в подражание москвичам, напасть на дворы ссыльных, которых в грамотах публично по всему государству называли «заводчиками» Смуты. Помогла расторопность стрелецкой охраны, спасшей ссыльных от непрошеных пожарных, набежавших «с торбами»: «Хотели уже, все вещи бросив, взяться за оружие для защиты своей жизни, но дал Господь Бог, огонь потушили». Трудно, однако, судить, насколько оправдана ирония автора «Дневника». Могло быть и так, что жители ярославского посада, не менее ссыльных боявшиеся пожара, грозившего их домам и имуществу, сбегались на пожар, хватая под руки все, что помогало бы тушению огня, в том числе принося в мешках заготовленный заранее песок. Так или иначе, но это происшествие показало, что ссыльным и их страже предстояло пройти еще долгий путь через недоверие и подозрения с обеих сторон, прежде чем жизнь устоится и люди поймут, что враждебное окружение не столь враждебно, чтобы жаждать их немедленной смерти.

В рассказе о пожаре в покоях царицы Марины Мнишек есть одна деталь, которая подтверждается и другими прямыми свидетельствами «Дневника». Ссыльные приехали в Ярославль и жили под охраной со своим собственным оружием! Более того, в их распоряжении оставалось даже несколько десятков лошадей (хотя большинство лошадей отобрали и отправили на пастбище за казенный кошт). Первые несколько месяцев в Ярославле прошли в бесплодных попытках московских приставов отобрать это оружие у ссыльных, ссылаясь на царский приказ. Но вся семья Мнишков и их свита стояли на одном: «Оружие не дадим, хотя бы жизнь за него пришлось положить». Не помогли ни угрозы, ни демонстрация силы, когда в городе ударяли в колокола и опять в криках «пьяного мужичья» возникал мучивший ссыльных призрак майского побоища в Москве. Однажды приставы согнали на земляной вал население города, устроив «психическую атаку» на ссыльных, чтобы те отдали свое оружие. Случались даже вооруженные стычки слуг Мнишков со стрельцами. Но все было бесполезно, свита сандомирского воеводы действительно сохраняла свое оружие пуще жизни. В такой вялотекущей борьбе с некоторыми обострениями прошло несколько месяцев. Наконец ссыльные добились царского разрешения оставить оружие у себя, несмотря на опасения приставов, что «литва» может повернуть свои сабли против них в случае тайного подхода к Ярославлю загонных людей («воровских» сторонников «царя Дмитрия» или обычных разбойников).

Это, однако, не означало, что от ссыльных полностью отступились и позволили им жить так, как они хотят. Не сумев разоружить свиту «царицы», приставы решили рассредоточить ссыльных по разным дворам на посаде, а не держать вместе несколько сотен вооруженных людей. Первыми 15 (25) октября попытались переселить 58 человек «шляхты и купцов» – тех, кто еще в Москве жил отдельно на бывшем дворе бояр Глинских (их и продолжали звать «глинскими»). «Глинским» был отведен «Татарский двор» в Ярославле. Но он никак не мог устроить «литву». Незадолго до этого на «Татарском дворе» случилось моровое поветрие, унесшее жизни нескольких сотен татарских пленников. По сообщению автора «Дневника», «неубранный труп самого мурзы лежал у него на дворе, и рядом с ним тела его двух сыновей, а под полом было очень много других трупов, которые при нас вывозили». Думается, что эта жуткая картина не была специально рассчитана для устрашения «литвы». После работ А. А. Булычева, рассмотревшего обычаи погребения в России XVI-XVII веков, происходившее на выморочном дворе татарского мурзы можно трактовать иначе, связав это с практикой отношения к так называемым «заложным покойникам». Тем не менее для отношения русских к «литве» весьма показательно, что их селили в месте, явно «нечистом». Когда ссыльные отказались переходить на новый двор, их стали «морить голодом», который оказался сильнее страха смерти и заставил хотя бы часть людей смириться со своей участью. При этом переселение растянулось во времени, что опять же ярко характеризует отношение приставов к пленникам. Стража принуждала их исполнять свои решения не силой, а другими способами; устрашению явно предпочиталась «экономическая мера» – убавка кормов, приводившая к голоду. Части «глинских» удалось разместиться со свитой воеводы Юрия Мнишка, но лишь до времени постройки другого двора, «и тем из-за тесноты не осталось места, они вынуждены были податься туда, на Татарский двор».