Летом после окончания первого курса и сессии я решила прослушаться в Московском музыкальном театре.

Пришла к главному режиссеру и спела. И меня сразу взяли. И с ходу ввели в основной состав. Спектакли в этом театре были песенно-танцевальные. То есть все артисты и пели и танцевали одновременно, причем танцевали очень хорошо.

В двадцать один год я встала к балетному станку.

Ооо, эти ощущения не передать словами!

Балет я любила, но балериной быть, как многие девочки, никогда не мечтала. Всю жизнь занималась только музыкой и понятия не имела, что такое балетный станок.

А это, ребята, ад.

Когда ты уже все умеешь, когда твои кости и мышцы приучены к ежедневным упражнениям с детства — тогда другое дело. Станок доставляет тебе мучительное удовольствие. Тянуться — это кайф! Но не тогда, когда твой скелет уже сформировался, осанка далека от идеальной, а ноги не умеют держать коленки.

Встать впервые к станку на тридцатом десятке было героизмом с моей стороны. И я рыдала как белуга после каждого занятия.

Наш балетмейстер, страдающий язвой желудка немолодой мужчина, гонял нас беспощадно. И по-другому в театре быть не может. Никто не станет тебя жалеть, входить в твое положение и поощрять халтуру. На сцене ведь все видно — каждая расхлябанная коленка, сутулая спина или неточность в движениях.

Семь потов сходило, когда я в двадцатый раз пыталась правильно сесть в demi-plie не хуже, чем остальные артисты. Выворотность у меня была от природы, но на этом, пожалуй, и все.

— Не заваливайся на мизинец, не опирайся на большой палец, приседай медленно, еще медленней, пятки плотно к полу! И за колешками следи, я говорю, следи за коленями, они у тебя вперед идут, а должны параллельно носкам ступни! Откуда вас таких понабрали? Наказание мне! — злился балетмейстер и тер рукой язву.

Я старалась быть не хуже, чем уже подготовленные девушки и парни. Конечно, я ориентировалась на вокальную группу, ведь была еще и балетная. Те. понятно, профессионалы из балетных училищ.

Но вокалисты тоже пахали не меньше, нагрузка у всех была огромная. Некоторые артистки во время репетиций падали в обморок без сил, их быстро уносили, и репетиция продолжалась. Стиль работы был жесткий, конкретный и беспощадный. Никто никого не жалел во имя достижения успеха.

На спектаклях со зрителями все было по-другому: все улыбались, поклоны с руками-цепочками, поцелуи-слезы и атмосфера единого дружного коллектива.

Я сразу просекла, что, несмотря на ввод в основной состав, спеть свою сольную партию мне удастся не скоро. Только когда заболеют или уйдут из театра как минимум два старожила из основного состава. Но даже второй солистке на моей памяти ни разу не удалось спеть. Первая и с температурой под тридцать девять выходила на сцену. Заменить ее можно было только после внезапной кончины или по старости.

И все же мне удалось спеть в нескольких спектаклях пусть и не главные партии, но вполне солидные, с фамилией в программке.

Этих достижений мне было мало.

Я устроилась работать еще и в театр-студию.

Если в музыкальном театре пели-танцевали, то в театре-студии работали в основном профессиональные актеры, выпускники театральных училищ и ГИТИСа. Мне очень хотелось, чтобы Александр увидел, сколько многогранных талантов у его девушки. И поет, и танцует, и играет драматические роли. В его голосе по-прежнему звучало снисхождение, когда он спрашивал о моих успехах в училище и в театрах. Но он был слишком зациклен на себе, чтобы хоть раз посетить эти спектакли.

Я не обижалась. Это очевидно, что быть солистом Большого несоизмеримо круче, чем петь в арендованном полуподвальном помещении музыкального театра или выступать бесплатно в холодных домах культуры со спектаклями театра-студии.

И вот однажды он позвонил, как обычно, и сказал, где я смогу забрать билет на его премьеру. И в первый раз я ответила, что…

— Не смогу? — не понял Александр. — Ты сказала: «Не смогу»?

— Да. Извини, у меня спектакль сегодня, и я не смогу послушать тебя.

— Какой спектакль? — не понял Саша.

— Какой? «Тум-балалайка», я там пою и танцую.

— А разве ты в театре работаешь? — продолжал искренне удивляться Александр.

— Да… Уже пол года.

Он надолго замолчал. Приходил в себя. И не оттого, что я где-то работаю, а оттого, что ему отказали.

— Тогда приезжай ко мне после спектакля! — нашелся он.

— И после не смогу — у меня завтра утром вокал, мне нужно выспаться.

Повисла километровая пауза.

— Хочешь, я сейчас к тебе приеду? — мягко спросил, без обычного нажима.

— У меня мама дома.

— Так я с мамой познакомлюсь.

— Не. Не удобно.

— Тогда пошли завтра в ресторан. Пойдем?

Только сейчас я обратила внимание, что за все время ни разу не была с ним в ресторане! Даже смешно, но он никогда меня туда не приглашал.

Мы виделись все реже и реже.

Я загрузила себя занятиями по самые уши — два института и два театра. Как всё успевалось, сама в толк не возьму. Наверное, просто очень хотела иметь право говорить «нет», кому раньше бы не посмела.

Быть молодым плохо только в одном — мало кто воспринимает всерьез. Человек может оставаться круглым дураком и в семьдесят лет, но если виски убелены сединами — его все равно будут выслушивать. Уважение к старости основывается на простом факте пожилого возраста. Уважение к молодости не существует как понятие.

И я готова была еще больше вкалывать, лишь бы только меня уважали.

В погоне за статусом я и растеряла чувства к Александру.

Как-то раз он позвонил и позвал меня к себе в гости.

К тому времени он уже развелся с женой, переехал на новую съемную квартиру и женился в третий раз.

Мне не хотелось ехать одной, и я пригласила с собой маму.

Она с удовольствием согласилась, потому что мы часто вместе ходили на его спектакли. Отец матери был оперным певцом, тенором, и мама невольно ассоциировала его с Сашей. Это были неоценимые трогательные минуты воспоминаний. Мама с детства знала все теноровые партии, собирала отца на спектакли, ждала с поздних концертов. Через столько лет ее дочь всколыхнула в памяти прошлое.

У Сашки собралось много народу, все пили, курили — «гудели», одним словом. Под конец вечера я устала и ушла спать в одну из комнат. А мама с Сашей и его друзьями осталась на кухне разговаривать об опере и высоком искусстве.

Утром Сашка посадил нас в такси, я поехала на занятия в училище, мама домой. Расспросить ее о впечатлениях я не успела — всю дорогу повторяла дуэт, который мы репетировали с Андрюшкой-баритоном. возлюбленным Верки-сопрано. Скоро должен был быть экзамен по дисциплине «ансамбль», и ответственность удваивалась за себя и за товарища.