об увольнении Бантыш-Каменского от должности. Сперанский оказался прав: Николай I предпочёл губернатору сенаторов. Правосудие не состоялось – свершился Шемякин суд.

28 сентября он был «подвергнут ответственности» вместе с председателем губернского суда Кукурановым за существовавшие между ними распри, ссоры и разные беспорядки. К счастью, губернатора не признали в этом деле виновным, и он отделался только замечанием, «чтоб не простирал своего усердия до нарушения служебных порядков». Бантыш-Каменский, измученный физически, надломленный морально, заболел жёлчной горячкой. А по представлению Сперанского все враги Бантыш-Каменского получили повышение по службе и награды: ревизорам были пожалованы алмазные знаки ордена св. Анны 1-й степени, их помощники были повышены в чинах, Щигровскому дали орден св. Владимира4-й, а Коллету – 3-й степени. В августе 1829 года этот подлый французик, наконец, был уволен по старости на пенсию. По ходатайству «сердобольного» Сперанского ему назначили пенсию в размере его жалованья и снабдили «парашютом» в размере 5.000 рублей.

В начале 1829 года Бантыш-Каменский снова приехал по делам в Петербург, где посетил нескольких вельмож, включая и Сперанского. «Вельможи смотрели на меня… как на подсудимого», – пишет он. Князь А. Н.Голицын объяснил это положение тем, что нельзя было не давать веры двум сенаторам: вот один ревизор мог бы слукавить, а двое – никогда. А князь Д.И.Лобанов-Ростовский приветствовал Дмитрия Николаевича словами:

– Как осмелился ты доносить на двух сенаторов, облечённых монаршим доверием?

Князь почему-то не принял во внимание, что губернатор тоже был облечён монаршим доверием. Вот если бы он, Лобанов-Ростовский, был министром, то он оправдал бы Бантыш-Каменского. Он сказал бы государю, что тот сошёл с ума. «Уважение к летам и заслугам (Лобанова, Б.Г.) налагало на меня глубокое молчание», – с горечью сообщает Дмитрий Николаевич.

А один из судей, сенатор Егор Александрович Дурасов, заявил без всяких обиняков:

– Я сам сенатор и обязан поддержать товарищей. Если губернаторы будут уничтожать донесения сенаторов, к чему сенаторы?

Бантыш-Каменский опять смолчал, а мог бы и возразить: если ревизоры-сенаторы будут уничтожать донесения губернаторов, то к чему тогда губернаторы? Да что там сенаторы, современники Бантыш-Каменского! Спустя 40 лет автор статьи в «Русской старине» о его записках, пишет, что своими настойчивыми прошениями на имя императора Николая Дмитрий Николаевич только вредил себе.

…Свидание со Сперанским тоже было малоутешительным. Двери к сановнику открылись лишь с третьего приезда. Михаил Михайлович уже не бросался отставленному губернатору на шею и принял его очень холодно. Он изволил приподняться в кресле и указать визитёру на кресло напротив. Сперанский отлично выполнял роль лицемера и только в конце беседы вышел из неё и полюбопытствовал:

– Итак, вы решительно намерены утруждать государя?

Бантыш-Каменский ответил, что он вынужден это сделать, будучи незаконно обвинён сенаторами. Сперанский «поправил» его, указав, что жаловаться ему следовало не на ревизоров, а на Комитет министров и 1-й департамент правительствующего сената.

– И вы думаете, что государь предпочтёт вас двум сенаторам, первому департаменту и Комитету министров? – спросил Сперанский.

– Вся моя надежда на правосудие монарха, – ответил Бантыш-Каменский.

– Поверьте, что вы останетесь в накладе. С сильными слабому бороться невозможно. Сенаторам всегда даётся вера – они всегда останутся правыми.

Бантыш-Каменский ответил, что для императора все подданные равны, на что Сперанский возразил, что не всегда так делается, как думается. Дмитрий Николаевич сказал, что генерал-губернатор Вельяминов подтвердит его невиновность, но Сперанский опять сослался, что государь мнению генерал-губернатора всегда предпочтёт мнение сенаторов и министров.

Попрепиравшись несколько в таком же духе, Сперанский смягчил тон и заявил, что он лично никакого знакомства с ревизорами не имеет, посоветовал не тревожить Николая I и успокоил его словами, что состоять под судом – не великая ещё беда.

– Конечно, не беда состоять под судом для человека, который не дорожит своей честью, но всякому благорождённому больно, очень больно.

Фраза эта вряд ли могла понравиться Сперанскому – ведь сам он не был «благорождённым». На прямой вопрос Бантыш-Каменского, не взялся ли бы Сперанский похлопотать в его пользу, последний ответил отрицательно:

– Займёмся после, когда кончится ваше дело. А теперь унывать вам не для чего.

На этом Дмитрий Николаевич распрощался со Сперанским, чтобы никогда его больше не видеть.

Приговор сената гласил, что губернатор, проявляя должное служебное усердие, в общении с клеветниками Кукурановым, председателем губернского суда, и Машмейером, советником губернского управления, перешёл рамки приличия. Кукуранову «за дерзость против начальства, явное своевольство, неосновательные обвинения на личность …бывшего губернатора» объявили строгий выговор с занесением в служебный формуляр. В случае повторных таких действий ему угрожали более строгие меры наказания.

В 1830 году Бантыш-Каменский снова приехал в Петербург искать правду и имел беседу с обер-прокурором 1 департамента сената Журавлёвым. Глядя на эту беседу со стороны можно было подумать, что посетитель пришёл в присутствие с клещами и буквально силою, как гвозди из старого чурбана, стал вытягивать из обер-прокурора интересующие его сведения.

Бантыш-Каменский поинтересовался, в каком положении находилась его докладная записка, на что тот ответил, что слушание записки «остановлено по случаю некоторого соображения». Соображения принадлежали господам сенаторам и сводились к тому, чтобы к записке были приобщены некоторые пояснения. На вопрос, кому же было поручено дать эти пояснения, Журавлёв замялся, покраснел и запыхтел, начал бормотать, что за давностью времени и многими делами не помнит, но потом должен был признать, что пояснения были взяты от Безродного и Куракина. На просьбу ознакомиться с «опусами» ревизоров, Журавлёв ответил, что допустить этого не может, ибо дело может затянуться до бесконечности.

– Но неужели меня лишат права, предоставленного самими законами, обвинят, не выслушав оправдания? – воскликнул Дмитрий Николаевич.

– Вы лишились сего права по причине, что ваше дело поступило на доклад, – ответил обер-прокурор.

Бантыш-Каменский покинул присутствие, оставляя за собой право всё-таки подать в сенат объяснение. Объяснение попало в руки того же Журавлёва, а он к слушанию его просто не допустил, повторив уже сказанные им слова, что господа сенаторы изволили найти, что дело сие может длиться до бесконечности. Позже Бантыш-Каменскому стало известно, что два его прошения после доклада императору Николаю поступили в министерство юстиции с резолюцией обратить «внимание 1-го департамента правительствующего сената на неприличные и противозаконные выражения о моих сенаторах, ревизовавших Западную Сибирь».

В мытарствах бывшего губернатора наступила новая полоса – «сношения» с господами министрами и сенаторами. Первым оказался министр юстиции Дмитрий Васильевич Дашков, приехавший в конце 1831 года в Москву вместе с императором. С Дашковым Дмитрий Николаевич был знаком на правах «архивных юношей», когда-то трудившихся в архиве министерства иностранных дел. Теперь Дашков был важен, чопорен и недоступен. Он встретил бывшего товарища довольно холодно и на вопрос Бантыш-Каменского о причинах задержки его дела, ответил, что в этом виноват сам проситель, подавший жалобу на господ сенаторов.

– Я не жаловался, – возразил Бантыш-Каменский, – я оправдывался.

– Что вы мне говорите? – с жаром ответил Дашков. – Я читал всё дело, вы дерзко осмелились изъясняться против них, забыв всякое приличие, долг службы, подчинённость.

– Если ваше превосходительство читали всё дело, то, наверное, удостоверились в моей невинности и в пристрастных действиях обвинителей?

– Вы поступили противозаконно и заслуживаете строжайшего наказания в пример другим.

– Вся вина моя состоит в том только, что я, вместо настоящего наименования, назвал клеветников моих несправедливыми обвинителями.

При этих словах Дашков буквально взвился вверх:

– Какая дерзость! Называть клеветниками сенаторов, облечённых монаршею доверенностию!

И далее он преподал Бантыш-Каменскому урок основ российской правовой основы: младший по званию должен быть всегда виноватым перед старшим. Оправдываться бесполезно, ибо справедливость всегда на стороне старших. И точка!

В конце беседы этот столп юстиции обещал-таки посмотреть, как двигается дело. Естественно, он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь бывшему товарищу.

Бантыш-Каменский на следующий год снова поехал в Петербург и нашёл там сочувствующего и добросовестного чиновника в лице обер-секретаря Корсакевича. Тот вёл это злосчастное дело и признал, что никакой вины за бывшим тобольским губернатором не видит, но что он может сделать с всесильными сенаторами? Ещё одного честного чиновника Бантыш-Каменский нашёл в лице управляющего министерством внутренних дел Николая Петровича Новосильцева, который и дал всему делу