– Давайте вышвырнем его к чертям, – пробормотал он.

Эрих фон Кирстов изумленно уставился на него:

– Не ожидал от вас, сюрприз... Это хорошая мысль, но лучше тогда сразу пойти и признаться, что мы его укокошили. Как вы думаете провернуть это незаметно? Вокруг полно людей, опомнитесь!

– Но как, Матерь Божья, он сюда попал?

– Как – догадаться нетрудно. Вопрос – когда...

Кирхенау обессиленно уронил лицо в ладони.

Когда?

Да когда угодно.

Они то и дело выходили из номера, подолгу отсутствовали... Правда, на этаже были и другие постояльцы, так что убийца в любом случае рисковал.

– Есть и посерьезнее вопрос – зачем? – продолжил фон Кирстов.

Кирхенау посмотрел на него с ужасом.

– Разве вы не понимаете?! Это убийство собираются повесить на нас!

– На обоих? Или на кого-то одного?

– Но кто может подумать на меня? Это нелепо!

– А думать на меня, по-вашему, уместнее? – прищурился Эрих.

Отто замолчал. Фон Кирстов был для него полной загадкой, но до сего момента это обстоятельство ничуть его не смущало. Ему и не хотелось ничего знать о соседе – они ведь так, случайные попутчики. Он вдруг осмыслил недавнее движение Эриха и снова задрожал.

– Что у вас под пиджаком? – спросил он с истеричными нотками. – Покажите немедленно.

Пожав плечами, фон Кирстов взялся за полы пиджака, приподнял его, повернулся к Отто спиной, и взору того открылась поясница, каких миллионы.

– Чего это вы? – спокойно осведомился фон Кирстов.

Пистолет крепился к подкладке пиджака, находясь в специальной кобуре, рукояткой вниз.

– Мне показалось, – пробурчал тот.

Фон Кирстов обошел вокруг тела, присел на корточки, осторожно запустил руки в карманы Маркса.

– Что вы делаете? Нельзя ничего трогать!

– Нельзя, – согласился Эрих. – Но мы попали в скверную историю. Мы понятия не имеем, с чем столкнемся дальше. Вы же не хотите, дорогой Отто, чтобы в кармане у него нашли написанную кровью записку с обвинением в ваш адрес? Обвинением в шантаже, изнасиловании, похищении фамильного серебра и государственной измене?

Отто сделалось совсем неуютно.

– Что за дичь? Может быть, там написано про вас...

– Очень возможно. Тогда я тем более должен на это взглянуть...

Фон Кирхенау отвернулся. Эрих, орудуя вполне профессионально, обыскал труп и не нашел ничего подозрительного. Задумчиво уставился на сжатые кулаки Маркса, потом осторожно разжал правый, присмотрелся.

Там были обломки, какой-то мусор. Фон Кирстов быстро повернулся к Отто, тот по-прежнему смотрел в сторону, борясь с брезгливостью.

– Что там? – поинтересовался Отто через плечо.

– Ничего особенного. – Эрих сгреб мусор и вернул пальцы Маркса в первоначальное положение. Найденное положил в карман брюк. Для Кирхенау, возможно, это и впрямь было бы мусором, но Эрих мгновенно узнал остатки раздавленного «жучка».

Он сам еще не знал, зачем спрятал улику, – понимал лишь, что ему ни в коем случае не следует оказываться в какой-то связи с находкой. А связь эту моментально установили бы: ведь труп находится в его номере...

Объяснить находку можно было по-разному.

Все могло случиться естественным образом, если в данном случае было вообще уместно говорить о естественности: Маркс сжимал раскуроченного «жучка» в кулаке, с чем и умер. Но Кирстов плохо представлял себе такое: человек, которого душат, наверняка не станет так действовать, он разожмет кулаки, хотя бы непроизвольно, или попытается защититься. Вряд ли обломки имели для Маркса такую ценность, что он не желал их отдать даже будучи при смерти.

Второй вариант: обломки подложили уже после смерти. И здесь уже открывались многие возможности. Бросить тень на Маркса? На фон Кирстова? На фон Кирхенау? На тех, кто установил устройство? «Жучок» был западного производства – слава Богу, в этом Эрих разбирался.

Маркса и в самом деле могли убрать хозяева этой электронной дряни. Но зачем так светиться и оставлять улику? Могли и в самом деле не заметить, и покойник не разжимал кулака...

Фон Кирстов в глубокой задумчивости заходил по номеру. В связи с убийством монаха на остров прибыла русская полиция. За немцев пока никто не принимался, но это вопрос времени. А уж теперь, когда погиб западногерманский турист, можно ждать чего угодно. Подключат МИД, приедет посол или консул... Скорее же всего – их просто побыстрее уберут с острова, и тогда вся подготовка к предстоящему, занявшая не один месяц, окажется напрасной...

Может быть, расчет делается как раз на то, что они уберутся? Или уберутся, но не все? Или все, но кто-то вернется? И чей это расчет?

Поразмыслив, он изменил свое мнение.

– Вот что, мой дорогой Кирхенау – Он сел напротив Отто и крепко сжал ему запястья. – Я передумал. Мы известим власти, но позднее.

Тот глядел на него непонимающими глазами.

– Позднее, – терпеливо повторил фон Кирстов. – Хотя бы завтра.

– Почему?

Надо было что-то соврать.

– Необходимо отвести от себя всякие подозрения. И мне придется подумать еще. Положитесь во всем на меня.

– А что делать с этим? – Фон Кирхенау покосился на труп Маркса.

– С ним? Ничего. Положим на место.

– То есть как, на какое место?

– Туда, где нашли...

– Нет! – взвизгнул Отто. – Я к нему не прикоснусь! И... вы что же – хотите сказать, что мне предстоит спать с ним в одном помещении? Да я лучше... я лучше отправлюсь в русскую тюрьму!

– Вы, может быть, и отправитесь, но мне этого совершенно не хочется, – спокойно возразил Эрих. – И я постараюсь не допустить такого оборота событий. Вам не нужно к нему прикасаться, я сделаю все сам.

– Но я не засну, – тот едва не плакал.

– Заснете, – уверенно ответил фон Кирстов.

– Но как?

Эрих ничего не сказал, только кивнул на початую бутылку «Столичной».

...Когда спустя полчаса фон Кирхенау повалился без чувств и захрапел, Эрих глубоко вздохнул, еще раз прошелся по номеру и остановился перед телефонным аппаратом. В его глубинах, как он давно и точно установил, находился «жучок», аналогичный тому, что сжимал в кулаке мертвый Людвиг. Неизвестные установщики устройства слышали весь их разговор. Неизвестно, какие выводы они сделают из услышанного. Оставлять труп в номере, безусловно, крайне опасно. Приходилось надеяться, что слушающие поняли Кирстова именно так, как он хотел.

Но всякой откровенности есть предел.

Он налил себе щедрую порцию, выпил и вышел в коридор. Изображая чуть нетвердую походку, постучал в третью дверь от лестницы слева. Хельга Лагенербе, которую туда поселили, сначала должна была делить помещение с какой-то простой русской бабой. Но потом неразбериха усилилась, и Хельге дали-таки отдельный номер.