Раздался звон и грохот. Я увидел, как во все стороны летят кирпичи, а медный колокол, выдранный с корнем из колокольни, покатился на землю. Я испугался, что сейчас кого-то придавит, но, благо людей рядом не было.

Но кого-то зацепило обломками кирпича. Тут же закричали женщины и дети. Началась паника, и народ попросту побежал, бросая пожитки.

Меня бросили на деревянный пол телеги. Или это днище? Не знаю. Затем кто-то свистнул кнутом, и телега двинулась. Гетман где-то рядом надрывал глотку, раздавая приказы. Но вскоре склонился надо мной и пошептал в самое ухо:

— Ну всё, пан Александр, теперь ты главный, а я к своим пойду, отход прикрою.

А я только и мог злобно сопеть, да костерить гетмана последними словами. А чего ж греха таить? Себя тоже костерил. Главный я, видите ли. Да мне бы лучше остаться в том окопчике, и прикрывать отход. Авось, что-то бы и сотворил. Если бы силы вернулись.

Я ругал себя, на чём свет стоит, за своё бессилие, за свою неумелость, за то, что не настоял на создании более серьезной линии обороны. Наконец — что я не заставил народ уйти в лес, выкопать там земляники и поселиться.

А самое главное — что в данный момент ничем не могу помочь этим людям. Да, они без меня ничего не сделали бы против этого танка. Но я мог поступить как-то иначе и остаться на ногах. Пока не знаю как, но обязательно что-то придумал бы. А теперь вот, потратил все силы и валяюсь кулём. И совершенно ничего не могу предпринять, никого не могу защитить. И меня попросту куда-то везут, словно безногого инвалида.

Наш пулемёт ещё какое-то время продолжал рокотать. Правда, только один. Но вскоре к нему добавился и второй, видимо, сменился пулемётчик. Надеюсь, это была просто перезарядка, а не пуля, настигшая бойца. Но вскоре, после очередного свиста и взрыва мины, затих один пулемет. Потом и второй… Насовсем.

Надо хоть как-то оценить обстановку. Пытался понять, сколько вокруг людей, есть ли оружие, но всё вокруг мельтешило, считать кого-то было невозможно.

Одно радовало, что в тот момент, когда пулемёты заглохли, мы отошли довольно далеко от деревни и вошли в лес, что подступал к Дрязге. Разглядеть что-то более подробно — где находятся немцы, как далеко мы ушли, я не смог. Хотя и пытался шевелиться и поднимать голову.

Я не знал, спасся ли пан Стась или кто-то из моего воинства, вообще из мужчин, но видел только женщин и детей, слышал их вой и плач.

Надо бы сказать, чтобы они успокоились, а то если немцы двинутся в погоню, они нас по этому плачу и найдут. Впрочем, отыщут и без плача, по следам. Хотя, думаю, у немцев сейчас есть занятие поинтереснее. По крайней мере, вряд ли они бросятся в погоню. Скорее всего добивают наших. От этого становилось только противнее на душе.

Я стиснул зубы и уставился на весеннее небо. Солнце встало, окрашивая небо в тёмно-голубой свет. А небо такое ясное, и день какой поганый начался.

Глава 15

Сожженная деревня

Не знаю, сколько я провалялся без сил, однако медленно, но верно я восстанавливался. Сначала потихоньку стал шевелиться, потом уже смог привстать на локтях и оглядеться. Затем, осторожно повернулся на живот и принялся потихоньку сползать с телеги. Держась за бортик встал на ноги.

Первое, на что обратил внимание, — что моя одежда, тот самый лётный костюм, что я отыскал в самолёте, был порван не менее чем в десяти местах. И сквозь три таких отверстия в одежде просвечивали даже не темно-синие, а чёрные кровоподтёки. Видимо, неуязвимость на каком-то из выстрелов начала ослабевать и давать сбой. Уж не из-за этого ли меня вырубило? Может, и хватило бы сил, если бы я так буйно на танк не пёр? Кто же его теперь разберёт. По крайней мере теперь, когда страсти поулеглись, понимаю, что, удачно подорвав бронемашину, я серьёзно замедлил немцев и заставил их призадуматься. Хочется верить, тем самым выиграл достаточно времени, чтобы спасти хоть кого-то. Иначе не спасся бы попросту никто из деревенских. И сейчас для меня это очевидно. Стало быть, не зря я на танк лез.

Мне бы сейчас себя полечить, а то чувствую, что нога почти не гнётся, да и плечо ноет. Но для этого нужны силы, а их у меня как раз не было. Нет, подлечусь, разумеется, только это будет гораздо медленнее, нежели в обычной обстановке. И поесть бы неплохо. Еда — лучший способ добавить сил.

Из жителей деревни женщины и дети уцелели почти все, а вот из мужчин осталось не более процентов тридцати. Я насчитал человек десять, в то время как до этого было сорок пять душ.

Увидел знакомое лицо и сразу на душе стало светлее.

— Пан Тадеуш, — обрадовался я, позвав старого знакомого.

Хорошо, что старик остался жив, хоть и не совсем здоров. Его правая рука висела на перевязи и была замотана какой-то грязной окровавленной тряпкой. Эх, мне бы сейчас поесть чего-нибудь и я бы занялся лечением не только себя, но и раненых. Словно услышав мои мысли, пан Тадеуш указал на котелок, кипящий над костром.

— Присоединяйся, пан Александр, тебе подкрепиться надо, а то у тебя вид такой, будто неделю не кормили. Беда бедой, а кушать иногда надо, а иначе ноги протянем…

Да уж, несмотря на всё пережитое, люди уже старались обустраиваться, вокруг горели костры, надо было согреться. Детишек кормить.

Я, было, испугался, что немцы придут, а крестьяне сами себя выдают. Не стоит ли отойти поглубже? Еще хотя бы километров на пять, а то и на семь?

Но пан Тадеуш меня успокоил:

— Немцы сейчас в деревне, — он стиснул зубы от злости.

— Грабят? — спросил я.

— Да, — кивнул пан Тадеуш. — Выносят всё подчистую, все мало-мальски ценное. Свиней, которых не успели угнать, постреляли, потом за кур принялись. Кур да свиней никто забрать не успел, коров бы спасти, да коней. И то, не все успели.

— Откуда вы знаете? — спросил я, напрягшись.

— Да у нас там паренёк стоит, наблюдает, глазастый. У него, говорят, даже дар есть — глаз зоркий, словно у орла. Трудновато парнишке с таким даром — не стоит все видеть, но нынче он нужен.

— Понятно, — покивал я, пытаясь приподняться и направиться к кострам. — Не боитесь, что они нас по этим кострам найдут?

— Да им сейчас не до нас, — заявил пан Тадеуш. — Да и за кем тут гоняться, за бабами? Почти всех мужиков положили, никого не пощадили, — произнёс старик и с досадой покачал головой.

— Да уж, гады. Нас не преследовали? — спросил я.

— Да куда уж там. Вы там шороху наделали. Немцы ещё с полчаса постреливали по деревне, не решаясь приблизиться. Ожидали, что на них кто-то нападёт. Но нет, потом двинулись в деревню, а мы уже уйти успели.

Я сел у костра, зябко поёжившись, достал из нагрудного кармана ложку — ту самую, что забрал когда-то из самолёта. А в ложке прямо посередине дыра. Или отверстие, как оно правильно? Но не просверлена, а словно пробито чем-то. Видимо, винтовочная пуля попала. Вон, кусок ткани тоже отсутствует. Тяжело вздохнув, отбросил ложку в сторону.

— Мне бы черпачок какой-нибудь, — попросил я. — А то руками горячую кашу несподручно есть.

Пан Тадеуш кивнул и куда-то побрёл. Вернулся он спустя пару минут.

— Сейчас, сейчас, — покивал он и выдал мне деревянную ложку.

Я принялся поглощать обжигающую кашу. Неуязвимость неуязвимостью, а губу я себе всё-таки обжёг. Ели молча. Рядом с нами сидело ещё двое мужчин и трое женщин. Все смотрели перед собой. Может, я отключался и засыпал, и не помню, когда женщины и дети перестали плакать. Сейчас же вокруг была тишина. Думаю, это мужики порядок навели, успокоив баб.

Спустя час прибежал какой-то парень.

— Пан Тадеуш, пан Тадеуш! — воскликнул он. — Деревня горит. Немцы деревню подожгли.

Народ тут же повскакивал, а пан Тадеуш зашипел на него:

— Тихо ты!

Но было уже поздно. Все были готовы рваться и тушить свои дома.

— Стоять! — рявкнул я, благо к тому времени сил прибавилось и зычный голос на крестьян подействовал отрезвляюще. Я повернулся к парню.

— Немцы ушли? — спросил я.

— Нет, — заявил парень, — стоят неподалёку. Ждут чего-то.

— Стоять на месте, — снова повторил я, — не сметь рваться. Когда немцы уйдут, тогда и пойдём. А сейчас фрицы только того и ждут. Подожгли деревню и встали поодаль, чтобы расстреливать всех людей, которые побегут спасать добро.