Потом голоса, звучавшие в моей памяти, умолкли, оставив смутное предчувствие беды и сомнение, действительно ли был когда-то такой разговор между родителями, или это очередная шутка, которую сыграло со мной чересчур живое воображение. Издали показалось такси, и я, должно быть, автоматически подала ему знак остановиться, потому что машина, скрипнув тормозами, замерла прямо передо мной. Я снова сказала:

— Будьте любезны, отель «Крийон», — и села в машину.

Такси рванулось с места, повернуло налево и помчалось по темной, пустой улице Прантан. Звук мотора отражался с удвоенной силой от домов, словно спрятавших глаза за темными жалюзи. «И девять ждут тебя карет — вперед, скорее... И прямо к дьяволу... к дьяволу...» Нет, это было не предчувствие беды, просто я очень волновалась. Я улыбнулась. К дьяволу или еще куда-то, но я все-таки двигалась вперед.

Я постучала в стекло перегородки и сказала шоферу:

— Скорее!

...И облик тот еще не потерял

Той белизны, которой он сиял,

Могучий, но поверженный Архангел.

Мильтон. Потерянный рай.

«Он в каждом слове лжет», — подумал я;

Седой калека взором ворожит:

Поверю я бесстыдной этой лжи

Иль нет...

Браунинг. Чайлд Роланд.

Городок Тонон-ле-Бен расположен на южном берегу озера Леман, к северо-востоку от Женевы, примерно в двадцати милях от нее. В Женеве нас встретил большой черный «даймлер», прибывший из Вальми, который плавно покатил нас по фешенебельным улицам города к французской границе и Тонону.

Мадам де Вальми очень редко заговаривала со мной в дороге, за что я была ей благодарна; мои глаза и мысли были заняты новыми впечатлениями, а главное — хотя она старалась проявить всю любезность, на которую была способна, но я все же чувствовала себя неловко в ее обществе. В ней ощущалась какая-то отчужденность, из-за чего с мадам было трудно сблизиться и даже иногда ее понять. Беседа с этой дамой походила на разговор по междугородному телефону: совершенно не пытаясь идти навстречу собеседнику, она вдруг отвлекалась и контакт с ней полностью терялся. Вначале мне казалось, что мадам делает это намеренно, чтобы держать себя на расстоянии, но, когда она дважды задала вопрос и, потеряв всякий интерес, перестала слушать прежде, чем я ответила, стало ясно, что ее занимают гораздо более важные материи, чем гувернантка Филиппа. Я перестала надоедать ей своими разговорами, что принесло мне облегчение.

Автомобиль с мягким урчанием мчал нас по богатому и процветающему краю, где не было ни одного заброшенного клочка земли. Слева, сквозь заросли тополей и плакучей ивы, блестели воды озера, то скрываясь, то снова показываясь из-за тесно растущих деревьев. Справа зеленая равнина постепенно поднималась к подножию заросших лесом холмов, потом смело взмывала крутым подъемом к величественным силуэтам Альп, где ослепительно сверкали огромные снежные шапки. Я подумала, что одна из вершин, возможно, знаменитый Монблан, но, украдкой взглянув на Элоизу де Вальми, поняла, что сейчас не время спрашивать об этом.

Мадам де Вальми сидела с закрытыми глазами. Посмотрев на нее, я подумала, что не ошиблась. Она выглядела усталой и одновременно беспокойной, однако это не мешало ей сохранять холодное изящество. Очевидно, ей уже за пятьдесят, но женщины подобного типа долго сохраняют красоту, независимо от возраста. Это обычно называют утонченностью: прекрасной формы голова, слегка впалые виски, прямой нос с маленькой горбинкой и тонкими ноздрями; только внимательно всмотревшись, можно заметить тонкие морщинки у глаз и в углах рта. Умело подкрашенное бледное лицо с чистой и гладкой кожей, над опущенными сейчас веками гордо изогнутые, красиво очерченные брови. Волосы словно чеканное серебро. Только губы под тщательно нанесенным слоем дорогой помады и руки в серых перчатках, неподвижно лежащие на коленях, слишком тонки, нарушая общее впечатление гармонии и красоты. Эта женщина была словно хрупкая драгоценность, далекая, как луна в небесах.

Я забилась в уголок. Передо мной возвышались квадратные плечи шофера мадам де Вальми. Рядом с ним, такая же квадратная, безупречно одетая, сидела Альбертина — горничная мадам. И если мне придется — как во всех классических романах, повествующих о гувернантках, — занять неопределенное положение между аристократическим салоном и гостиной для прислуги, по крайней мере сейчас, в этой машине, я нахожусь, так сказать, как раз на подобающем месте. Я была очень рада, потому что мне не очень-то понравилась Альбертина.

Это была черноволосая, плосколицая женщина примерно сорока пяти лет, с мрачным, замкнутым выражением лица и безобразно большими руками. Хотя прошлым вечером она постоянно находилась в покоях мадам де Вальми, но с того момента, как я пришла, ни разу не заговорила со мной. Я несколько раз ловила ее взгляд, полный какой-то холодной ненависти. Сначала это меня удивило, но теперь я поняла, что такое поведение, очевидно, было для нее привычным и не имело особого значения. Она сидела, выпрямившись, рядом с шофером, крепко сжимая стоявшую у нее на коленях шкатулку с драгоценностями мадам. Шофер и горничная не обменялись ни единым словом. Я бы даже сказала, что они полностью игнорировали друг друга. Их сходство было столь разительным, что я совершенно серьезно размышляла, не супружеская ли это пара (позже мне сказали, что они брат и сестра). Бернар, шофер мадам де Вальми, отличался безукоризненными манерами, но он, как и Альбертина, выглядел так, будто ни разу в жизни не улыбнулся, и был такой же мрачный, словно кто-то его сильно обидел. Надеюсь, эта черта не свойственна всем жителям Савойи... Я снова украдкой посмотрела на неподвижное лицо мадам. Оно тоже не внушило мне особой радости. Да, трудно будет выбирать между салоном и гостиной для прислуги...

Мы пересекли границу и теперь поднимались к Тойону; там дорога повернет на юг, в сторону гор. Все выше и выше; слева расстилалась глубокая долина, где были рассыпаны группы домов с яркими крышами и фруктовые сады, окутанные бледно-зеленым туманом распускающихся почек. Долина спускалась ниже, к поясу деревьев, окаймлявших берега озера. Кое-где сквозь путаницу еще безлистых ветвей проглядывали трубы домов побольше. Один из них — мадам де Вальми удивила меня, открыв глаза и приподнявшись на сиденье специально для того, чтобы показать мне этот дом, — был виллой Мирей, где жил Ипполит, третий, младший брат в семействе де Вальми. Я успела увидеть трубу виллы среди окружавших ее деревьев. Над ней не поднималась струйка дыма, как над другими домами. Вдали расстилалось сверкающее зеркало озера Леман, шелковистая поверхность которого лениво морщилась под полуденным солнцем. На ярко-синем фоне озера кое-где мелькали еле заметные пятнышки белых и алых парусов.

Стоял теплый день, и городок, который мы проезжали, нежился в солнечных лучах. Улицы были окаймлены аккуратно подрезанными деревьями, на ветвях которых уже распустились бледно-зеленые листочки. Хозяева лавок разложили товары на тротуарах; под теплым ветерком развевались на вешалках яркие набивные платья; среди сморщенных яблок прошлогоднего урожая сверкал блестящий, как игрушка, зеленый и красный перец; стояли ряды празднично разрисованных цветочных горшков, целые леса садовых инструментов, выкрашенных ярко-зеленой краской. А края тротуаров были уставлены цветами: здесь стояли ведра тюльпанов и фрезий, красные шары петушиных гребешков, белые и ярко-желтые глазастые нарциссы, пурпурные и лиловые анютины глазки, ирисы, чьи лепестки сияли белым, кремовым, голубым и темно-синим... целое море! И все эти цветы, втиснутые в ведра и тазы вместе, на французский манер, трепетали и благоухали на солнце.