class="p1">Цепляясь за осклизлые брёвна, Рычков полез в поруб, погружаясь в смрадный сырой дух и темень, как в колодец с загнившей водой. Тут и факел горел слабее, словно не хватало воздуху. Смрад забил Ваське глотку и щипал глаза. Асессор закрыл нос рукавом, в голове ухало лесным филином. Ступил на земляной пол, поднял светоч перед собой…

По стенам ползут мхи, в середине, в земляном полу — отхожая яма, у стены — нары, а на досках мятая куча тряпья, в грязных складках прячутся багровые отсветы, перескакивают в мшистые швы сруба, подмигивают искрами в каплях влаги, раскачиваются на бледных корешках, свисающих из потолочных щелей, и давит на выю многопудовая толща земли острожного вала…

«Эй, Степан», — позвал Рычков. — «Живой ли?..»

Куча зашевелилась. Косматая голова поднялась над тряпьём, и налитый кровью глаз уставился на Ваську. Второй заплыл гулей, ресницы слиплись грязью, пряди свалявшейся бородёнки путались с нитями грубого рядна. Глаз смотрел мутно, узник не подал голоса.

«Слышишь меня? Нет?» — ответа не дождался. — «Сказывай, как найти старца Нектария. Где его скит, сколько людишек к нему прибежало. Кому отписаны тарабарские грамотки. Всё сказывай…»

В грязной бороде открылась красная щель с обломками зубов, тряпьё заколыхалось, в глубине кома заворчало, заклокотало, и утробный хрип вырвался наружу. Рычков шагнул ближе, сторонясь отхожей ямы.

«Смеёшься?! На дыбу ещё захотел?! Говори, где старика сыскать!»

Ухватил осклизлую рогожу, дёрнул с хрустом и выпустил тряпьё из рук. Узник лежал на животе. Спина, иссечённая батогами, вспухла почерневшими шрамами, с которых Васька отодрал коросты вместе с тряпьём. Белые черви слепо и беспокойно копошились в разодранной плоти. Смрад усилился. Степан вцепился Рычкову в рукав костлявыми пальцами, приподнимаясь. Открытый глаз сверкал отсветами факела.

«Старичка сыскать?» — заговорил он расщеплённым голосом, — «Старичка сыскать? Старичка-лесовичка, хе-хе… Сыщешь, господин, сыщешь… Я научу… и грамотку перескажу…»

Паучьи пальцы мяли рукав Васькиного кафтана и ползли вверх. Грудь и плечи узника запеклись ожогами. Рычков разглядел на едва оструганных досках нар налипшие ошмётки мёртвой кожи. Отшатнулся, но Степан его не выпустил, с силой потянул к себе…

«Тебе, в душу твою вкладываю слово божеское… Коли пуста душа твоя, омертвела и неживая, как поле мёртвых, куда был взят пророк Иезекиль, коли нет там ничего, кроме пыли и праха, упадёт слово в мёртвую сухую землю и погибнет без всхода, и не будет тебе преображения по слову божескому, ни спасения, ни вознесения. Хладный ветер понесёт душу твою по пустыне Антихристовым семенем…»

Степан выкрикивал Рычкову в лицо юродивый речитатив, давясь словами и смрадным воздухом и смрадом же дыша асессору в лицо: жарким, горячечным. Со спины осыпались черви, и глухо постукивали о нары в паузах, когда кликуша набирал в сожжённую грудь воздуха.

«…А коли душа у тебя унавожена благочестием и ищет спасения, орошена слезами страдания и страждет жизни иной, слово божеское даст ростки истины, и окрепнут они и потянутся ввысь, преображая сердце твоё, и помыслы, и дела… Укрепят силу твою корни праведные, и никакие соблазны земные и козни диавольские не сподвигнут тебя с пути вознесения к богочеловечеству, устремлений праведных, и спасению от антихриста…»

Мох в щелях сруба зашевелился, с подволока посыпались комочки земли и раскачивались бледные корни. Рычков упирался, отталкивая от себя юродивого, факел в руке затрясся. Смрад в порубе загустел, стены сжались, словно в колодце, и белый свет в люке померк, лестница исчезла. В чёрном квадрате вызверились неведомые звёзды…

«…а буде так, что слово божеское всходы даст, да возьмётся их душить терние, то здесь без помощи Нектария не обойтись…»

Васька зарычал и ткнул факелом в распяленный рот. Степан выпустил асессора. Стены отскочили, раздались. Рычков оступился и угодил ногой в выгребную яму. Опрокинулся, ударясь спиной — лестница! Лестница! — уцепился за перекладины, подтянулся и полез спиною наверх, размахивая почти угасшим факелом перед собою, низом…

«В верховьях Колвы-реки Нектарий живёт», — неслось из темноты, — «У святого озера скит. И путь к нему с первой буквицы начинается. Аз! Аз берёзовый!.. Слышишь, человече?!..»

Рычков вывалился из погреба, как из проруби выскочил, завалился на спину, и гранатным разрывом рвал голову дикий крик — «Аз берёзовый, внимай, Аз!» — пока крышка поруба не придавила завывания с глухим гробовым стуком. Шипел, угасший в траве факел…

Васька перевёл дух, глотнул чистого воздуха, криво усмехнулся. А ведь и напугал его юродивый, как ни турок ни швед не пугали. Аз берёзовый… То ли ещё в допросных листах понаписано…

«Нету, господин асессор, тех листов», — сокрушался Пустоватый, моргая крохотными поросячьими глазками, — «Приказный подьячий, что при допросах вёл записи, спешным порядком по указу воеводы отбыл с последним обозом в Тобольск ещё третьего дни. Не то он их с собой прихватил второпях, не то оставил для дознания капитан-командору — как знать? Может, и сам воевода к себе повелел принести… Дык, велика ль беда? Кликуша — в узилище. Допытать по новой…»

Не пришлось допытать. Помер Степан. Или не Степан…

«И как это он дух испустил в аккурат после твоей визитации, а?» — щурился на Рычкова воевода Баратянский: седой, грузный, с пунцовыми лоснящимися щеками. — «Нехорошее что-то в этом вижу, да не в упрёк тебе, господин асессор, то будет сказано. Нет, дела этого я не знаю и допросных листов человека Степашки не видел. Мало ли у меня забот? Посадские, купчишки, соляные варницы, караваны, торжища, разбойные людишки окрест, жалобщики и доносчики… Нет, батюшка, в монастырские дела мне лезть не с руки. Кого там святые отцы принимают, о чём беседуют — то дело божеское, духовное. Но коли Феофил кликушествам ходу не дал — значит и нужды такой нет, а? Как думаешь?! Слухи о ските за Чердынью и старце Нектарии имеют хождение, так оно на то и слухи… По всему Уралу и далее старообрядческие еретники разбежались, бесчестят словом и государя и порядки, сеют в умах брожение, к гари склоняют малодушных и заблудших… Но, заметь, господин асессор, с проповедями по земле не ходят. Живут в своей ереси тайно, и гарь творят только когда у ним приступают… Что? Берестяные грамотки старца Нектария? Ты их видел? Верно ли в них сказано, что тебе кликуша наговорил? Как теперь проверишь? Вижу, вижу к чему ты клонишь, только сам посуди, возможно ли, чтобы государев воевода, монашеский верховный чин и воинский начальный человек состояли в некоем сговоре, укрывая невесть чего, да ещё и против государя устремлённого? В своём ли ты уме, батюшка?! Мне, старику, и слушать про такое невместно,