возбуждённым голосом потребовал показать ему ребёнка. Он пообещал, что только поглядит на ребёнка одним глазком и уедет; он просто хотел удостовериться, что с Зумруд и ребёнком всё хорошо.

– Дурачок ты, – сказала Мина, но напору брата поддалась.

Спустя час Захар держал на руках сына – на него смотрел мальчик, в котором он увидел ожившую фотографию себя в младенчестве. Он долго допытывался у врача, есть ли у ребёнка какие-то патологии, и врач нехотя отвечал, что патологий нет, ребёнок абсолютно здоров. И хоть это уже и не его ребёнок, так как записан на другое имя, он отвечает на его вопросы из уважения к его сестре, хоть и не должен. И лучше бы он позаботился о матери ребёнка, которая не ест и не пьёт, а только всё время плачет, и недолог час, помешается рассудком. Захар решил, что на следующий день они с Зумруд и ребёнком вернутся в Пятигорск – если только она его простит – и попробуют восстановить разрушенное счастье.

Зумруд его простила. Она стала ему отличной женой, аккуратно и экономно вела хозяйство, воспитывала маленького Гришу и очень вкусно готовила. Поначалу ему казалось, что из-за жены к нему относятся с подозрением, что стеклянная стена между ним и миром не хотела расступаться, но он решил, что больше никогда не будет предъявлять Зумруд никаких претензий из-за её родни и никому не позволит говорить о ней и его сыне с пренебрежением, и перестал интересоваться чужим мнением, как будто это он сам воздвиг стену. Ведь не могут глаза так обманывать! Зумруд родила ему здорового сына, вылитую копию его, смотрела на него кротко и преданно, никогда не повышала голоса, соглашалась со всеми его решениями, говорила мало и по делу. Только на Захара она смотрела и только его видела. Он впервые в жизни стал носить идеально отглаженные брюки. В заброшенном некогда саду Зумруд завела огород, выращивая огурцы, помидоры и зелень к столу, а всё остальное пространство сада усадила цветами. И вскоре после их возвращения из Москвы дела Захара пошли в гору. Через нальчинского дядю Зумруд он вышел на прямые поставки дефицитных тканей и стал хорошо зарабатывать на торговле, а поскольку Зумруд не хотела сидеть без дела, она стала шить из обрезков пододеяльники и халаты. Это навело Захара на мысль, что он мог бы зарабатывать ещё больше, открыв швейный цех. В семье наконец стали появляться свободные деньги, тут и там возникали тайники, полные драгоценностей и купюр. Потихоньку дом их начал полниться гостями – сначала это были лишь родственники Захара, которых Зумруд принимала как королей, а потом стали заходить и друзья, и партнёры, и просто знакомые. Даже Мина вынуждена была признать, что жизнь c Зумруд сгладила все острые углы характера Захара. А что до обнаружившейся новой потребности Зумруд молиться – так это может быть и к лучшему. «Хоть один набожный человек в семье». Красота и доброта Зумруд никого не оставляла равнодушным. Друзья и знакомые вскоре признали, что Захар вытянул свой главный лотерейный билет. Жизнь их складывалась вполне счастливо, вот только второго ребёнка никак не появлялось.

Двадцать лет Зумруд пыталась забеременеть во второй раз, но тщетно. К кому только она ни ездила, каких только снадобий ни принимала, сколько ни молилась, все приходили и приходили эти проклятые месячные, возвещая болью внизу живота, что ребёнка не будет. Зумруд не знала, чем она провинилась перед Господом, почему ей не дозволено быть полноценной, многодетной, матерью? Да, у неё есть Гриша, но разве семья с одним ребёнком – это семья? Разве может называться та, что смогла родить лишь одного, полноценной женщиной? Всё, о чём мечтала Зумруд – это большая, здоровая, крепкая семья. Да, она совершила грех, украв Захара у другой девушки, к которой он сватался, но ведь они сами виноваты, – зачем набивали себе цену, мол, встань на ноги, тогда и посмотрим, – вот он и перевёл свой взгляд на доступную Зумруд. Но разве она уже не замолила этот грех? Разве она могла отказаться от единственного шанса создать нормальную, здоровую семью, выйдя из клетки безумия, в которую её поместили? Разве это грех – желать для себя счастья? Она мечтала стать матерью семерых детей – четверых сыновей и трёх дочерей, – как покойная мать Захара Зоя, которой её муж так восхищался. Но не получалось.

Зумруд очень боялась, что муж оставит её. Как-то она намекнула ему, что даже если он захочет жениться на другой женщине, более способной к деторождению, она не обидится и продолжит быть его женой. И даже если он нечасто будет посещать их с Гришей, дверь их дома всегда будет для него открыта. И ей всё чаще казалось, что Захар подумывает о новой семье, особенно задумчивым и даже резким он становился, когда возвращался от братьев, у которых дома трещали от детского гомона, или когда приезжали с многочисленными детьми сестры Захара. Зумруд стойко переносила бурю, в которой Захар пребывал после этих визитов, и не сразу заметила, как на неё в эти дни стало спускаться маленькое белое облако, как если бы человек был высоко в горах. Но Зумруд была на равнине и облаку очень удивлялась. Из-за того, что туман затмевал ей путь, она оступалась на ровном месте и падала. Кожа её покрывалась испариной, а глаза слезились. Было очевидно, что никто, кроме неё, не видит этого тумана, и она не хотела рассказывать ничего Захару, чтобы не напугать его. Бесплодная, да ещё безумная жена, кто такое выдержит? Только когда она молилась, облако уходило, отступалось и рассеивалось в воздухе. Но она не могла позволить себе молиться целыми днями. Кто тогда возьмёт на себя хозяйство, кто будет заботиться о Грише, готовить и принимать гостей? В один из пасмурных для Зумруд, но ясных для всех остальных дней она в задумчивости брела домой с рынка и молилась о том, чтобы не упасть; а как не упасть, если дорога к их дому вся в колдобинах и рытвинах, а она их не видит? И тут она впервые услышала голос. Она сразу поняла – это он, её ангел-хранитель. Он нашептал ей, как избавиться от тумана. Подойдя к калитке, она уже знала, что ключ в замке ей следовало повернуть шесть раз: сначала два раза влево, потом два раза вправо, а потом снова – два раза влево. Когда она справилась с замком, она услышала новую цифру – семь. Ей следовало семь раз помыть руки с мылом. После того, как она сделала