Он наклонился над столом и стряхнул пепел в модель Тауэрского моста из белого фарфора. Какой-то оборотистый умелец снабдил свою версию моста флагами со свастикой и надписью черно-красным готическим шрифтом: «Перемирие. Лондон. 1940».

– Прежде нашей полиции не поручали никаких… – Келлерман явно с тщательностью подбирал слова, – политических задач.

– Да, наша полиция не имеет отношения к политике.

– Ну все же это не совсем так, – мягко возразил Келлерман. – В Германии принято называть вещи своими именами, и политическая полиция зовется политической полицией. Здесь же ее функции исполняет «особый отдел», поскольку англичанам чужда прямота в таких вопросах.

– Вы правы, сэр.

– Однако рано или поздно настанет день, когда я больше не смогу сдерживать давление Берлина, и нам придется встроиться в полицейскую систему Германии.

– Англичане довольно настороженно относятся к нововведениям, сэр.

– Не пытайтесь играть со мной в игры, инспектор, – предостерег Келлерман все тем же учтивым тоном и с той же мягкой улыбкой. – Вы понимаете, о чем я.

– Боюсь, что нет, сэр.

– Ни вы, ни я не хотим видеть в этом здании советников по политическим вопросам, инспектор. Потому что знаем, чем это неизбежно закончится. Полицию начнут использовать для борьбы с группировками сопротивления, для ловли дезертиров, политических преступников, евреев, цыган и прочих нежелательных элементов!

По тону Келлермана следовало сделать вывод, что он вовсе не считает все перечисленные элементы настолько же нежелательными, как его берлинское начальство.

– Это немедленно расколет полицию надвое, – констатировал Дуглас.

Вместо ответа Келлерман взял со стола распечатанное с телетайпа сообщение и прочел, будто подзабыв содержание.

– Сюда направлен высокопоставленный офицер службы безопасности рейхсфюрера, – сообщил он. – Работать с ним я поручаю вам.

– И его функции будут политические? – уточнил Дуглас.

Служба безопасности рейхсфюрера представляла собой разведывательный орган СС. Совсем нехорошие новости.

– Я понятия не имею, какие у него будут функции, – жизнерадостно сообщил Келлерман. – Он из личного штата рейхсфюрера и ответ нести будет непосредственно перед Берлином – уж не знаю, за какие именно поручения. – Генерал затянулся и не спеша выпустил дым, делая эффектную паузу, чтобы Дуглас имел возможность осознать исходящую от нового сотрудника опасность для них обоих. – Штандартенфюрер Хут, – добавил он наконец. – Так зовут нашего нового товарища.

Использование звания СС, очевидно, было призвано подчеркнуть, что Хут – не «наш».

– Приказы он получает напрямую из Берлина, и это будет давать ему определенное… – Келлерман помедлил, – влияние.

– Я понял, сэр.

– В таком случае, дорогой мой друг, вы сделаете все возможное, чтобы не допустить никаких промашек со стороны вашего уважаемого коллеги. Особенно по части устных высказываний. Мне бы не хотелось, чтобы какая-то досадная мелочь выставила нас всех в невыгодном свете.

– Вы сейчас про сержанта Вудса?

– Вы очень проницательны, инспектор.

Говорили, что с начала перемирия в Лондоне не было ни одной солнечной недели. Дуглас мог охотно в это поверить. Вот и сегодня день выдался промозглый и влажный, бесцветное солнце едва проглядывало сквозь сплошную пелену серых облаков, напоминая пустую тарелку на грязной скатерти.

И все-таки даже коренной лондонец мог пройти по Керзон-стрит и не увидеть в городе никаких изменений – если не особенно глазеть по сторонам. Знак «Soldatenkino» на кинотеатре «Керзон-синема» был скромный и незаметный, и только если вы попытаетесь войти в «Мирабель», швейцар в цилиндре шепнет вам на ухо, что ресторан теперь обслуживает исключительно господ офицеров штаба Восьмой воздушной дивизии, расположенного через дорогу в бывшем здании министерства образования. И так же легко можно было пропустить значки «еврейское предприятие» на дверях заведений, весьма эффективно отпугивающие всех клиентов, кроме самых отважных. В ноябре сорок первого Дуглас Арчер, как и большинство его соотечественников, старался поменьше глазеть по сторонам.

Убийство, расследовать которое, как и предполагал сержант Гарри Вудс, их в тот же день пригласили, произошло в районе Шепард-Маркет – маленьком лабиринте нешироких улиц, где проживали лондонские рабочие, итальянские лавочники и богатые туристы, находившие в этих кривых переулках и скрипучих старых домах тот Лондон, о котором читали у Диккенса, не сильно удаляясь при этом от модных магазинов и ресторанов.

Дом, в который направлялся Дуглас, выглядел вполне типичным для названного района. У входа уже дежурили полисмены в униформах, они о чем-то спорили с парой репортеров. На первом этаже располагалась убогая антикварная лавчонка – настолько тесная, что, раскинув в стороны руки, посетитель мог достать до противоположных стен. Второй этаж занимали жилые комнаты, размерами напоминающие кукольный домик. К ним вела винтовая лестница, на которой буквально негде было повернуться, не смахнув со стен украшавшие их репродукции в рамочках.

Полицейский доктор сидел на обитом ситцем диване. Британская форменная шинель застегнута на все пуговицы, руки в карманах, молодой – лет двадцать пять, пожалуй, – но в глазах уже та самая жуткая обреченность, с которой многие приняли поражение в войне.

На полу перед ним лежал убитый. Лысоватый бледный мужчина лет тридцати пяти. Встретив такого на улице, можно было бы принять его за успешного ученого, рассеянного профессора, какими их любят изображать в комедийных кинолентах.

На жилете, залитом кровью, темнело широкое бурое пятно. Какой-то порошок. Дуглас тронул его кончиками пальцев, но, даже не успев поднести их к носу, уже почуял запах нюхательного табака. Бурые следы виднелись и под ногтями убитого. С тех пор как цены на сигареты взлетели, популярность нюхательного табака стала расти – тем более он все еще продавался не по карточкам.

Жестянка с табаком обнаружилась в жилетном кармане. Пули сбили с нее крышку. Там же лежала наполовину выкуренная сигара, марка «Ромео и Джульета», по нынешним временам безумная роскошь. Неудивительно, что окурок он приберег.

Костюм тоже дорогой, из тонкой ткани, швы ручные. Однако для сшитого на заказ сидит мешковато – как будто хозяин вдруг решил сесть на жесткую диету и сильно похудел. Лицо осунувшееся, в морщинах – тоже свидетельство резкой потери веса. Дуглас тронул пальцами проплешины на голове убитого.

– Очаговая алопеция, – сказал доктор. – Распространенная штука.

Дуглас заглянул в рот. Денег на дантиста у покойного явно хватало. Во рту были золотые коронки. А еще – кровь.

– У него кровь во рту.

– Вероятно, ударился лицом при падении.

Дуглас сомневался, что дело именно в этом, но спорить не стал. Он отметил на лице трупа мелкие язвы и кровоподтеки. Закатал рукав и обнаружил, что кожа красная и воспаленная до самого плеча.