Кто окружал в ту пору царевича Федора? Мамки, няньки; когда пришла пора освоить Закон Божий и прикоснуться к винограду книжной премудрости — ученые монахи. Имена учителей не дошли до наших дней. За исключением, пожалуй, одного человека — Андрея Петровича Клешнина. Его приставили к Федору Ивановичу «дядькой», то есть частично слугой, частично воспитателем. А.П. Клешнин — выходец из среды худородного дворянства, водивший дружбу с Годуновыми. Как видно, «дядька» и царевич поладили. Федор Иванович на всю жизнь сохранил к нему теплые чувства. Только этим можно объяснить фантастическую карьеру, сделанную Клешниным, несмотря на его незнатность. После восшествия Федора Ивановича на престол Андрей Петрович был пожалован высоким чином думного дворянина, а затем вышел в окольничие, породнился с княжескими семействами, занимал воеводские посты, вершил дипломатические дела. И вот один любопытный штрих: вскоре после смерти Федора Ивановича и восшествия на престол Бориса Федоровича Клешнин постригся в монахи. Он являлся одним из доверенных лиц Б.Ф. Годунова и в его царствование мог бы преуспеть еще больше, но решил оставить мир. Старость? Хвори? Или дело в другом? Клешнин служил двум господам — государю Федору Ивановичу и боярину Годунову, реальному политическому лидеру страны. Знал о них весьма много— по служебному положению. К первому относился хорошо, и при нем служил в охотку. Что же касается второго… Зная Бориса Федоровича слишком хорошо, Клешнин, быть может, не захотел служить такому государю. Впрочем, за недостатком источников, все эти рассуждения следует оставить в статусе гипотезы.

Другим «дядькой» при царевиче был Михаил Андреевич Безнин — думный дворянин грозненской эпохи. Однако он стоял в государственной иерархии намного выше Клешнина и являлся слишком занятым человеком — военачальником, дипломатом, — чтобы уделять много внимания царскому сыну.

Осенью 1581 года не стало Ивана Ивановича — брата царевича Федора (подробнее о его смерти речь пойдет в главе «Соправители»). Его отцу оставалось еще два с половиной года жизни. Он еще доводил до конца проигранную партию Ливонской войны, мечтал о реванше над шведами и поляками, наслаждался новым браком и, наверное, думал, что у него есть время приохотить сына к государственной деятельности. А если не получится, то в конце концов агукает в пеленках младенчик Дмитрий — последний отпрыск царя, — и только дайте срок, из него лет за пятнадцать можно сделать отличного государя!

Вот только не было у царя Ивана Васильевича этих пятнадцати лет. Ни на реванш, ни на воспитание сыновей, ни на восстановление страны после тяжкого кризиса и великого запустения у него не оставалось времени. На циферблате его жизни стрелки неумолимо приблизились к отметке «полночь».

Точно так же утекали последние годы, месяцы и дни спокойной жизни для Федора Ивановича. Отец самим фактом своего существования защищал его от престола, от царской доли. Но ведь подобная защита не вечна.

И Бог дал монарший венец тому, кого не готовили к этой ноше.

18 марта 1584 года наступил последний срок для царя Ивана Васильевича. Он прожил 54 года, из них большую часть (с 1547-го) — под царским венцом. У него родилось пять сыновей и три дочери; он прославился как один из лучших писателей России XVI столетия и автор странной опричной реформы, с переменным успехом действовал как полководец и дипломат, проиграл главную войну своей жизни. По свидетельствам некоторых источников, первый русский царь принял насильственную смерть от рук собственных вельмож, после чего духовник, действуя вопреки церковным канонам, на холодеющее тело его возложил «монашеский образ».[3] Другие источники сообщают о естественной смерти, незадолго до которой Иван Васильевич постригся во иноки с именем Иона. Версия об уходе государя из жизни под действием яда или даже удушения весьма вероятна. Однако последнюю точку ставить рано, доказательств для того, чтобы сказать наверняка: «Да, его убили», — пока недостаточно.

Знать да и в целом «дворовые», то есть придворные, люди не слишком-то огорчились, узнав о смерти государя. По словам одного из русских публицистов того времени, «рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы… опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись ото сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, считали, как будто и нет его…».

Разумеется, подобное поведение лишь подлило масла в огонь сплетен, связанных с кончиной монарха.

Темные слухи о насильственной смерти царя Ивана Васильевича, носившиеся по дворцу и проникавшие в город, сделали свое дело: население столицы заволновалось. В начале апреля 1584-го политическим дельцам из числа служилой знати удалось поднять его на восстание и привести к стенам Кремля.

До наших дней не дошло последнее завещание Ивана Грозного, хотя известно, что под занавес земного срока царь обращался к нему и вносил поправки. По косвенным свидетельствам иностранных и русских источников, монарх не только назначил наследником сына, но и определил ему в помощь «регентский совет», состоявший из крупнейших политических фигур того времени. Определенно туда вошли князь И.Ф. Мстиславский и боярин Н.Р. Юрьев. С очень высокой долей вероятности присутствовали в нем князь И.П. Шуйский, а также шурин престолонаследника Б.Ф. Годунов. Называлась также еще одна фигура — фаворит Ивана IV Б.Я. Вельский. Впрочем, назначение последнего сомнительно. Более того, сам акт монаршей воли Ивана Васильевича, учреждающего какое-то опекунство над сыном-преемником, — под вопросом…

Взглянув на компанию «регентов», легко увидеть, сколь разными были эти люди, сколь различные силы они представляли. Князья Мстиславский и Шуйский принадлежали к древней, богатой и весьма влиятельной родовой аристократии. Первый происходил по прямой от великого князя Литовского Гедимина, второй — от самого Рюрика. Притом Шуйские занимали при русском дворе положение своего рода «принцев крови». В XIII столетии московские Даниловичи и предки Шуйских вышли из одной ветви Рюрикова дома. Таким образом, при отсутствии прямых наследников Шуйские могли претендовать на московский престол. Собственно, так и произойдет, когда князь Василий Иванович Шуйский в условиях Смуты воцарится на четыре года (1606—1610)… Н.Р. Юрьев был отпрыском величайшего рода в среде старинного московского боярства. Его семейство по царице Анастасии приходилось родней Ивану IV и Федору Ивановичу. Сам Никита Романович был дядей восходящего на трон монарха. Борис Годунов, пусть и брат жены Федора Ивановича, — далеко не столь знатный человек. Годуновы пребывали примерно на середине «лестницы», ведущей от многочисленного и небогатого провинциального дворянства к самым сливкам служилой аристократии. Борис Федорович числился среди аристократов, он вышел из старого боярского рода, но все-таки далеко не столь высоко стоявшего, как Захарьины-Юрьевы. Не в первом десятке семейств служилой знати, да и не в первых двух десятках. Его предки, бывало, водили полки и воеводствовали в крепостях, но редко, редко… Самого Бориса Федоровича возвысила воля Ивана IV. Что же касается Богдана Вельского, то он, родная кровь Григорию Лукьяновичу Скуратову-Вельскому по прозвищу Малюта, ни в какое сравнение не шел ни с первыми тремя аристократами, ни даже с Годуновым. Он был классическим «худородным выдвиженцем» Ивана Грозного. Более того, чуть ли не вождем всех подобных фигур, служивших при дворе государевом в последние годы жизни Ивана IV.