В чем Джордж не имел недостатка, так это в дядюшках. Был среди них богатый и предприимчивый «Старина» Фрэнсис Остин, адвокат в Севеноксе. Старина Фрэнсис не выпускал из виду осиротевших племянниц и племянника. Согласно семейным преданиям, сам он «вступил в жизнь с восемью сотнями фунтов и пучком гусиных перьев». Трудясь в поте лица на адвокатской ниве, он скопил «солидный капитал, жил на широкую ногу и при этом скупал все ценные земли» вокруг Севенокса. Вдобавок он приобрел двух жен с хорошим приданым и обширную клиентуру, состоявшую из первых лиц Кента. В их числе был граф Дорсет из знаменитой усадьбы Ноул-хаус, что по соседству.

Старина Фрэнсис безусловно умел делать деньги и с помощью своих связей и подарков помогал племянникам держаться на плаву. В тот век, когда люди часто умирали, не успев вырастить детей, тети, дяди и вообще многочисленные сородичи значили не меньше, чем отец и мать. «Я хочу, чтобы двоюродные братья и сестры были как родные и нуждались друг в друге», — писала впоследствии Джейн. У Остинов кузены часто вступали в брак с кузинами, и, если жена умирала, вдовец женился на ее младшей сестре. Подобрать себе пару «нужного» происхождения было непросто, поэтому не возбранялись союзы на грани инцеста.

Джордж Остин, как и его дядя, работал не покладая рук и в конце концов с удобством устроился в Оксфорде в качестве члена совета одного из колледжей. Но встретив Кассандру и надумав жениться, он вынужден был расстаться со своим членством. В совет избирались только холостяки.

И тут ему на помощь пришла его многочисленная семья. Дядюшка Старина Фрэнсис приобрел для него «бенефиций» в Дине, а его дальний, но щедрый родственник, мистер Томас Найт-старший, в 1761 году подарил ему соседний, более крупный и более зажиточный, стивентонский приход. Наделить священника «бенефицием» было все равно что дать ему долю в прибыли сети ресторанов: вот тебе приход, действуй, выколачивай из прихожан десятину.

Вы можете задаться вопросом, зачем Джорджу Остину понадобились два «бенефиция» и как ему удавалось служить в двух церквях сразу. Он мог мотаться туда-сюда, благо церкви стояли недалеко друг от друга, зато двойного дохода ему хватало как раз на то, чтобы вести господскую, или хотя бы по видимости господскую, жизнь. Впоследствии он перепоручит меньший приход второму священнику — викарию.

Это вполне устраивало Джорджа Остина, но, вероятно, не прихожан, исправно плативших десятину, но обделенных его пастырским вниманием. Именно по этой причине в конце восемнадцатого века англиканская церковь захирела, уступив влияние всяким сектам наподобие методистов. Находились ушлые молодые викарии, прозванные «скакунами», которые объезжали по воскресеньям кучу церквей, в каждой оттарабанивали проповедь, а от других обязанностей как могли отлынивали. Однако Джордж Остин с двумя его смежными приходами едва ли поступал бесчестно или не по обычаю. Большинство понимало, что из-за оттока населения в города в сельских приходах стало слишком мало обитателей, чтобы содержать священника и его семью.

Но у георгианского священника были и другие источники дохода. Когда в 1768 году Остины перебирались в Стивентон, окрестные луга и пашни привлекали их не меньше, чем дом. Стивентонский приход имел три мили в длину и три четверти мили в ширину. Пасторат включал в себя дом и три акра «церковной» земли, урожай с которой целиком поступал священнику. Прежние общинные поля Стивентона были «огорожены» и превращены в крупные частные фермы, что избавляло Джорджа от тягостной необходимости взимать повинность с каждой отдельной семьи. Он просто забирал 10 процентов с денежной прибыли соседей-фермеров. Тот факт, что он получал свою долю непосредственно из рук в руки, а не через землевладельца, несколько повышал статус мистера Остина. Однако сама десятинная система ставила его «хлеба» в прямую зависимость от «хлебов» земли.

«Огораживание» и колоссальная ломка сельского уклада георгианской Англии, кого-то обогатившие, а кого-то разорившие, будут присутствовать потом в романах Джейн — пусть неявно, но ощутимо. В ее произведениях все великие драмы той эпохи — Французская революция, промышленная и аграрная революции — разыгрываются за сценой. Взамен она показывает нам те неуловимые перемены, которые произошли под их влиянием в сердцах, умах и распорядке жизни обычных людей.

В стивентонском приходе, где предстояло родиться Джейн, числилось всего тридцать дворов. Если полагаться на свидетельство одного из предшественников мистера Остина, с тамошней паствой особых хлопот не предвиделось, так как в Стивентоне не было ни папистов, ни диссидентов, ни каких-либо «сквайров, эсквайров или вообще важных персон». Крестьяне растили репу и фасоль, а крестьянки работали дома — пряли лен или шерсть овец, бродивших по хэмпширским холмам. Порой они выходили окучивать репу. По рассказам одного путешественника, хэмпширские крестьянки были «стройные, светловолосые, круглолицые, розовощекие и необычайно веселые». При виде незнакомца они «все уставились на меня, а в ответ на мою улыбку так и покатились со смеху…».

Но чаще всего им было не до смеха. Тот путешественник, писатель Уильям Коббет, никогда не видел «более холмистой местности» и ни в одном другом уголке Англии не встречал «более обездоленных трудяг, чем здесь…». Плуг, отменно пахавший в Суффолке, «нипочем не брал окаменелую почву вокруг Стивентона…». Среди этой нищеты и невежества многие молодые священники, попавшие, как и мистер Остин, из Оксфорда в Хэмпшир, мучительно страдали от непривычно тяжелых условий жизни и от одиночества. Так, молодой священник в ближайшем Даммере «променял бы целый мир на кого-нибудь из оксфордских друзей и тосковал по ним, словно голубь».

Дома в Стивентоне стояли вразброс, «каждый при своем саде». Пообщаться и посудачить люди собирались у старого клена на деревенской поляне. Дом священника, в соответствии с более высоким положением его обитателей, замыкал деревню, располагаясь на перекрестке Церковного спуска и Лягушачьего заулка. Сегодня там совершенно безлюдно: все селение, как и дом священника, давно стерто с лица земли.

Пасторат лежал «в неглубокой низине, окруженной травянистыми склонами с россыпью вязов». Увы, на дне такой чаши было не избежать подтоплений. У Коббета хэмпширский пейзаж выглядит почти зловещим, даже в августе: «облака идут и наползают на холмы, оседают влагой и утекают, потом опять выбиваются на поверхность ключами, которые превращаются в реки». Так что в 1768 году повозка Остинов остановилась перед зданием столь же сырым, сколь и внушительным.

Обнаружены следы того, что на месте пастората еще в четырнадцатом веке существовало жилье. Однако центральная часть строения датировалась концом семнадцатого века, когда оно представляло собой «две клети» с погребом. Хотя в 1768 году пасторский дом подновлялся, это было не слишком основательное сооружение из смеси местных материалов: «кирпича, облицованного кирпичной же плиткой, за исключением южной стены, крытой штукатуркой и шифером». О тонкой отделке вообще речи не шло. «Стыки стен и потолков не украшали карнизы», «балки, державшие на себе верхние этажи, вторгались в нижние комнаты во всей своей нагой простоте, прикрытые лишь чахлым слоем краски или побелки». Окна были старомодные, с мелкими переплетами, кроме одного «эркера-нашлепки» (какие терпеть не мог генерал Тилни в «Нортенгерском аббатстве»), приделанного к заднему фасаду. Поскольку владелец дома мистер Томас Найт не жил в нем и не получал с него арендной платы, а Джордж Остин предполагал жить в нем временно, пока служит приходским священником, ни у кого не возникало побуждения наводить там лоск.