— Теперь ты будешь первым талантом в труппе, — заявил он, передавая ей рубль. — Все первые и вторые роли надобно знать назубок. Уяснила?

— Уяснила, барин, — сделала благодарственный книксен Настя, безуспешно пытаясь скрыть сияющую улыбку.

— Хорошо, ступай.

Придя в девичью, она ощутила холодность товарок. Еще днем хохотавшие над ее нескладностью и беззлобно обзывавшие турчанкой, теперь они смотрели в ее сторону настороженно и даже с опаской: попасть в актерскую труппу, да еще с назначением первым талантом означало освобождение от иных работ на барина и явное повышение. Кроме того, чужой успех всегда отравляет жизнь ближнему, на который он сам со временем рассчитывал. Особенно злилась на Настю сестра сбежавшей Феклы Марфуша Поклепова. У нее был чистый и сильный голос, и она весьма достоверно и убедительно исполняла роль обедневшей дворянки Фетиньи в опере Аблесимова «Мельник-колдун, обманщик и сват». А уж лучшей Хавроньи, помещичьей жены из комедии Сумарокова «Рогоносец», было и не сыскать. Все зрители покатывались со смеху, когда она рассказывала о своем посещении петербургского театра, и рукоплескали ей не менее, чем сегодня Насте. И все же того огня, того самозабвения, что выказала в роли Пальмиры новая прима, у Марфуши не было…

— А, явилась, прима, — язвительно произнесла Марфуша, поглядывая на новый сарафан в руках Насти. — Что, уже и подарками тебя одарили?

— Одарили, — продолжая улыбаться, ответила в тон ей Настя.

— Покажь.

Настя залезла в потайной карман и достала губернаторский перстень.

— Вот! — повертела она им перед самым носом Марфуши.

— Чо, золотой? — спросил кто-то из девок.

— А то, — сверкнула глазами Настя, с улыбкой поглядывая на Марфушу.

— Небось больших денег стоит.

— Да уж немалых, — задиристо усмехнулась «прима».

— Дай глянуть, — протянула руку Марфуша, покусывая губу.

— На, — положила ей на ладонь перстень Настя.

— Золото-ой, — протянула Поклепова и с неприязнью посмотрела на нее. — Я такой подарок больше твоего заслуживаю, а стало быть, я перстенек этот себе забираю.

— Отдай, — в упор посмотрела на нее Настя.

— А вот и не отдам, — зло хохотнула ей в лицо Марфуша.

Дальше произошло то, чего совсем не ожидала Поклепова. В глазах у Насти засветился огонек, и она, взвизгнув, бросилась на соперницу и вцепилась в ее волосы. Это был уже не petit, а настоящий Demon. Повалив Марфушу на пол, она стала бить ее головой о доски пола, и ежели б девки не разняли их, то неизвестно, чем бы все кончилось. Когда их растащили по углам, Настя яростно прошипела:

— Отдай, не то барину скажу.

— На! — бросила Марфуша в нее перстень. — Подстилка господская.

— Чья бы корова мычала, а твоя — молчала, подняв перстень и определяя его на прежнее место, уже беззлобно произнесла Настя.

Этой ночью ей снился странный сон. Она на сцене и не может сказать вовремя свою реплику после того, как Сеид смертельно ранит Зопира, а потом, узнав, что Зопир — его отец, падает перед ним на колени и произносит:

— Верните мне мой меч! И я, себя кляня…

— Пусть не в Сеида он вонзится, а в меня! — следом должна была произнести она и одновременно перехватить руку Сеида. Однако она либо запаздывала с репликой, либо произносила свою фразу, еще не дав договорить Сеиду. Наконец она попала в такт, и тут появился барин с князем Гундоровым. Старик тотчас принялся раздеваться, а затем вытянул свои свекольные губы трубочкой и принялся ловить ими ее губы. Потом старик пропал, и вместо него появился прекрасный юноша в иноческом одеянии. Он не сводил с нее глаз и молчал.

— Что же вы молчите? — спросила она его.

— После, — не сразу ответил на ее вопрос юноша. — Я все скажу вам после.

— Отчего же не теперь? — настаивала она.

Но юноша не ответил и продолжал смотреть на нее ласково и немного задумчиво.

А потом наступило утро.

Открылся городской публичный театр в Казани в Святочную неделю, и первым его представлением была постановка трагедии покойного поэта Сумарокова «Синав и Трувор».

Роль Синава, новгородского князя, играл камер-лакей Пашка-Гвоздь, Трувора — «герой и первый любовник» — вольный артист Федор Львов, Гостомысла, новгородского боярина, — дворовый Семен, а Ильмену, дочь Гостомысла и возлюбленную Трувора — Анастасия Аникеева. На афишах для всеобщего сведения, прибитых к колоннам театра, и в авертиссементах, разнесенных особо почетным лицам города, в колонке действующих лиц имя Насти было написано первой строкой.

Поначалу театр Есипова давал представления только зимой, а на весну и лето Павел Петрович увозил своих крепостных в Юматово, где продолжал давать спектакли в домашнем театре. Потом, посчитав, что так ему не окупить свои затраты до скончания века, стал давать представления и весной. Спектакли показывали два раза в неделю, по средам и воскресеньям, а в Святочную, Масленичную и Троицкую недели представления шли каждый день, и заканчивались они веселыми короткими комедиями или дивертисментами. И почти всегда в театре был полный аншлаг, первые роли играла Настя, и зритель шел именно на нее.

Когда она играла, от нее невозможно было оторвать взгляд. Хрупкая и все еще похожая на подростка в жизни, со сцены она казалась прекрасно сложенной, обворожительной и, несомненно, красивой. Выразительные черные глаза приковывали к себе внимание, негромкий голос очаровывал, а великолепное исполнение роли, вечернее освещение, румяна и белила дополняли впечатление.

По Аникеевой сходили с ума многие молодые дворяне, толпами ходившие за ней, дарившие цветы и делавшие дорогие подарки. Она уже выслушала несколько признаний в любви, довольно холодно отвергнутых, а корнет Алябьев и капитан Барбот де Марни, самые горячие из поклонников, даже стрелялись из-за нее за городом в Нееловской роще. Кажется, более других повезло местному пииту и адъюнкту только что основанного Императорского Казанского университета тридцатилетнему Григорию Городчанинову, однако и этот недолговременный роман окончился ничем.

Сценическая слава, дуэль, разговоры о ней в гостиных привели к тому, что Анастасия Аникеева сделалась весьма заметной городской достопримечательностью. Ее стали приглашать в дворянские дома и показывать заезжим гостям как местную знаменитость. У вас, дескать, в столицах Сандунова, Шевалье да Настенька Берилова, у нас своя Настенька есть, Аникеева, ничуть не хуже.

Однажды на рауте у губернского предводителя Вешнякова случился некий казус. Вернувшуюся из Петербурга в родные пенаты Александру Федоровну Каховскую, дочь бывшего вице-губернатора казанского наместничества, а ныне тайного советника и сенатора Федора Федоровича Желтухина, в пух разругавшуюся с мужем и уехавшую от него, решили «угостить» местной знаменитостью. И когда Настю подвели к Каховской, оказалось, что у них совершенно одинакового серебряного цвета тюлевые платья с атласной тальей. И даже жемчужные выкладки на одинаковых абрикосовых полосках платья соединялись одинаковыми же серебряными розетками. Более того, обе черноволосые и черноглазые, они походили друг на друга, как родные сестры. Однако Настя была младше своей «сестры» лет на десять. Иная бы дама, а уж тем паче сенаторская дочь, посчитала бы себя оскорбленной подобным сравнением с крепостной девкой, однако не такова была Александра Федоровна. Она весело рассмеялась и громко произнесла: