– Вам нужен мальчик, который доставит памфлеты к вам домой?

– Нет, благодарю, я справлюсь сам. Но скажите, когда вы могли бы напечатать для меня еще сто штук?

Глаза печатника расширились.

– Трактатов, я имею в виду, не документов.

– А, я понял. К началу октября, если вам будет угодно.

– Отлично. Я заплачу вам вперед и буду благодарен, если ваш мальчик в этом случае доставит их.

– На ваш адрес?

– Нет, по двадцать штук в кофейни Джонатана, «Нандо», «Гресиан», «Суон» и «Уилл». – В конце концов, он хотел, чтобы о его предложении услышали. А новые идеи нигде не расходятся так быстро, как в кофейнях.

– Я позабочусь о том, чтобы их там разложили, – ответил Оллпорт.

– Сколько я вам должен?

– Памфлеты стоят по грошу. Включая те, что еще нужно напечатать, получается сто пятьдесят на четыре пенса, то есть пятьдесят шиллингов, если вам будет угодно, сэр. Прилагаемые особые изделия… всего восемь фунтов. То есть вместе десять гиней.

Услышав такую огромную сумму, Овидайя судорожно сглотнул. Когда он в последний раз заглядывал в кассу, наличности у него не набралось бы и на пятнадцать гиней. Но это было не важно, уже через несколько дней его инвестиции принесут в добрую сотню раз больше. Он вынул кошель и положил на конторку десять тяжелых золотых монет. Оллпорт быстро проверил их, затем сгреб своей черной рукой и сложил в кассу. Овидайя взвалил ящик с изданиями на плечи, попрощался и отправился к себе.

Его квартира располагалась на Уинфорд-стрит и была уже третьей за два года. Прежде он жил на Феттер-лейн, неподалеку от Лиденхолла. Внезапно он осознал, что все его переезды проходили тяжело. Точно так же, как в последние годы таяло его состояние, все более убогими становились его квартиры. Поднявшись по узкой лестнице на третий этаж, он запыхался. По его лбу градом катился пот. Овидайя со стоном поставил тяжелый ящик на пол и открыл дверь.

Единственным плюсом квартир в мансардах можно было считать наличие места. Комнату можно было бы даже назвать воздушной во всех смыслах этого слова. Здесь было не только много места для обширных коллекций редкостей, принадлежавших Овидайе, но и ветер гулял, как на Лондонском мосту. Это было плохо для здоровья, однако, с другой стороны, позволяло проводить натурфилософские эксперименты, не задыхаясь от ядовитых паров, иногда сопровождавших процесс.

Кроме незастеленной постели, здесь стоял небольшой секретер, полный корреспонденции, лежавшей неаккуратными стопками между чернильницами, перьями и кусочками воска для печатей. Справа стоял инкрустированный шкафчик, состоявший, казалось, из одних только ящиков. Изначально это был комод для столовых приборов, теперь из приоткрытых ящиков вываливались груды писем – плоды переписки с натурфилософами и учеными из Кембриджа, Амстердама, Болоньи или Лейпцига. Это была его библиотека – в нескольких ящиках, сложенных за кроватью, лежало еще вдесятеро больше трудов. На противоположной стороне комнаты стоял массивный стол с различными приборами. Были на нем всяческие колбы с порошками и секционный набор инструментов, толком не очищенный после последней вивисекции, кроме того, небольшая плавильная печь и различные штампы для тиснения монет всех образцов – испанских пистолей, нидерландских стюверов, английских крон.

За столом, у единственной не наклонной стены, стоял высокий шкаф, в котором Овидайя хранил свои сокровища: роскошное оригинальное издание «Большого атласа» Вильгельма Блау; телескоп, с помощью которого можно было разглядеть даже горы на Марсе; различных заспиртованных крыс с причудливыми уродствами; поразительно точные швейцарские каминные часы, напротив циферблата которых в каждый полный час фигурки исполняли что-то вроде танца бондарей, и, конечно же, самый драгоценный экспонат: металлическая утка с настоящими перьями, которую можно было завести и пустить побегать, плод трудов великого французского конструктора де Жена. Если перевести нужный рычаг, металлическая птица была способна даже клевать ячменные зернышки из подставленной мисочки. И среди всего этого лежали чертежи, дюжины нарисованных графитом или углем эскизов, которые Овидайя создавал при всякой возможности. На них были изображены башни церквей, суда или уличные сценки, а также порядок проведения опытов, натюрморты или лица.

Втащив ящик Оллпорта в комнату, он закрыл за собой дверь. Для начала он освободил часть своего рабочего стола, вытер его тряпкой, а затем занялся памфлетами. Пролистал их, вынул вложенные цветные листы бумаги. Всего их было десять. Разложив на столе, он принялся рассматривать памфлеты под лупой. Оллпорт проделал отличную работу.

Из комода Овидайя вынул документ, обманчиво похожий на те десять, которые он принес из типографии. Единственное отличие состояло в том, что на этом документе имелся штамп, а в пустом поле по центру – число. Кроме того, в левом нижнем углу красовалась подпись, оставленная твердой рукой, которую Овидайя – и вчера вечером он уже попробовал сделать это – мог повторить безо всяких усилий. Две крохотных дырочки в верхнем левом углу выдавали тот факт, что документ уже обесценен. И тем не менее для Овидайи он был на вес золота.

Мужчина достал из кармана сюртука небольшую бандероль, которую забрал в кофейне Манфреда, сломал печать и разорвал бумагу. Из-под нее показался маленький заколоченный деревянный ящичек. С помощью ножа Овидайя отогнул гвозди и осторожно открыл ящичек. В нем, на подстилке из древесной стружки, лежала печать. Основание ее было металлическим, с изображением двойного круга, в котором была видна большая причудливая буква «В» с тремя маленькими крестиками под ней. Овидайя изучил цвет печати на оригинальном документе, а затем принялся рыться в своем секретере, пока не нашел подходящие чернила. Достал из ящика еще один чеканочный штемпель и перо, а затем принялся за работу.

* * *

Колокола церкви Святой Марии Вулнот как раз пробили двенадцатый час пополудни, когда Овидайя, крепко прижимая к груди свежие документы, свернул на улицу Эксчейндж-элли. Вообще-то нельзя было сказать, что это аллея или улица – это место с трудом можно было назвать даже переулком. Это было хитросплетение из шести или семи проходов, которыми можно было быстро попасть от Королевской биржи, расположенной на Корнхилл, к проходившей чуть южнее Ломбард-стрит. В этом весьма неуютном лабиринте домов с покосившимися от ветра крышами сначала поселились ломбардские ювелиры, позднее – биржевые торговцы. Овидайя знал здесь каждый закоулок и, спеша по Эксчейндж-элли, по пути здоровался со многими мужчинами. Когда навстречу ему попался один из посыльных, сновавших между кофейнями и биржей, он поднял руку и подозвал мальчика:

– Эй ты, иди сюда!

Парень, на вид лет тринадцати, поправил свой грязный и, наверное, завшивленный парик и в ожидании уставился на Овидайю.

– Пойди на биржу и узнай последние котировки на гвоздику. Я буду ждать в «Джонатане».

Овидайя протянул ему фартинг. Парень взял его и быстро спрятал в карман.

– Будет сделано, сэр, – ответил он и исчез в толпе.