капать будет — течь. Бутылок нет, в бурдюки из акульих желудков — китобои мирнянские подгонят — разолью. А красиво получилось? На домну смахивает, а?

Я отнял у Лебедько жбан и понюхал оставшуюся в нём жидкость. Пил, пахло киселём, но сейчас со дна чем-то сбродившимся. Брага.

— Без моей команды домну не запускать, — отрезал я. — Стройся!

Сбегал, проверил умывальники, посудомойку в вагоне-ресторане, забежал в казарму, слил чуть воды из отопительных батарей — везде обыкновенная. После только успокоился и разрешил взводу разойтись, умыться и побриться.

За завтраком, помяв в посудине — ел прапорщик из таза — черпаком пюре, Лебедько попросил:

— Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются мужики и хлопцы. Самогонку вчера всю прикончили, а выгнать брага не подоспела. Впрочем, для поправки можно и бражки, какая есть, тяпнуть. Разрешите.

— Не мужики и хлопцы, прапорщик! Марские пехотинцы спецназа «овэмээр». «Марские» произносите через «а», не через «о», с Марса пехота, — поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: — Дневальный, выдать по пятьдесят грамм. После завтрака всем на прополку. Я — на КП. И часовому налей, сменится, повар с обедом подаст. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав взвода за столом сидел, кто на вышке нас охранял? Разболтались!

— Так майор Каганович часовых подменяет, он не пьёт, у него язва, — напомнил мне Лебедько.

Вечером в каптёрке, мешая «молодой киселёк» со спиртом, я согласился с предложением майора Кагановича отменить воинские уставные отношения. Звания упразднили, имена и фамилии заменили на прозвища, обращаться друг к другу стали «мужик» или «хлопец». Збарек Крашевский назвался именем возлюбленной — Крыся; старший сержант Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский позывной «Брут». Стрелок БММП Коба (позывной «Чук») в память о названом брате старшем сержанте Кобзоне — Геком. Меня Лебедько, представившийся Силычем, назвал Председателем, я не возразил. Других восьмерых старожилов острова: Кагановича, Комиссарова, Хлебонасущенского, Чона Ли, Селезеня и троих солдат его разведотделения звали прежними прозвищами — Коган, Камса, Хлеб, Чонка, Селезень, Мелех, Крынка, Пузо Красное. Ну и, на чём настоял бывший дядин зампотылу, КП переименовали в колхозное правление, казарму в спальный барак, каптёрку в продсклад, пищеблок в столовку, медчасть в больничку, гальюн в нужник. Та оно было при дяде, Бате.

С того дня пять лет минуло.

* * *

В тёплые летние ночи я спал в колхозном правлении, да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирнянских уже боялся — своих хлопцев: а ну как, пока я у себя в закутке барака ночую, залезут и наставят в журнале себе «галочек» в графе начисления трудодней. Со временем опасался уже другого: за «свечи». Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирнянским бабам и девушкам. Женщины и девицы, гуляя в сопках, сидя на завалинке у купола, дышали в гражданских респираторных масках, мои полеводы через эти спецфильтры, которые на спецназовском сленге и «макариками» называли. Зазнобе дал две штуки в нос, и хоть песни пой, хоть целуйся. Ещё за ножи спецназовские тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску «ПУСТО» и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут «гулять» по другим деревням острова. А во времена, когда Силыч не вылезал из кладовой продсклада неделями, в колхозе голодали и «Отраду» на «валюту» — такое третье уже название спецфильтрам дали — друг у дружки меняли, я правления не покидал и зимними ночами. Киселём только запасался. Топинамбура хватало, но варили кисель только завхоз, кладовщик, да кашевар: только у них было на чём, в чём, во что разлить и где хранить. У меня в правлении и хранили. Завхоз разливал, кладовщик подносил, кашевар на ходулях в жерло отвода бурдюки пропихивал, я их принимал и под стол на дверцу сейфа складывал. После под стеной круговой закапывал. По сторонам сейфа были схоронены и две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков. Заначку я долго, пока совсем уж не припёрло, не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от завхоза и кладовщика носил мне ночами спецназовский котелок (сплющенный, в оконце пролазил) с кипятком, им я и разбавлял кисель, чуть подлив в бурдюк спирта из моей фляги, — грелся, и для вкуса. Пустые бурдюки копились, пованивали, а становилось в трубе не продохнуть, колхозному истопнику Чону Ли втихаря сбагривал с наказом промыть и Когану и Силычу выдавать за новенькие, будто только что выменянные у мирнянских китобоев.

И так изо дня в день, все пять лет.

* * *

Островную ягоду ели не только столчённой в пюре, но и так. Хлопцы сбегают на Дальнее поле, накопают, мужиков угостят, жуют на нарах и рассказывают с каким удовольствием съели бы сейчас ход-дог или гамбургер из кораллов цвета и запаха булочки, говядины, майонеза и кетчупа. Я лежал в своём председательском закутке за занавеской, слушал и слюни глотал.

Не знал я, чем всё обернётся, старожилы знали, Силыч молчал, гад! У нас зубы выросли на треть, и подвернулись, образовав щербины. Хрящи ушей набухли, а мочки «серьгами» повисли. Как у Когана, Силыча, Камсы, Хлеба, Чонки, Селезня, Мелеха и Крынки. Пузо Красное — исключение, оскомину ел только, когда с голоду начинал пухнуть, у него на островную ягоду аллергия: живот, и без того всегда красный, красной сыпью покрывался.

Начали себя не узнавать, я укрепился в своём подозрении винить во всем Силыча. Странности нас преследовали сразу после похорон дяди, его солдат и крестьян Отрадного. Не без оснований я считал, что напасти провоцировал кладовщик. Расскажу о том, но прежде об острове Бабешка.

* * *

Дружбы завести с островитянами из других двух деревень Мироное и Быково никак не удавалось. Я с жителями Мирного впервые увиделся только когда, пришёл со своими после лета и осени зимой в деревню за дарственным жмыхом. С жителями Быково вообще ни одного контакта не было. Невзлюбить нас было за что: всё же мы, хоть и защищались в стычке с прусским взводом, по факту виновники гибели солдат и поселян-отрадновцев.

Появление на острове Бабешка государства Пруссия — я знал, дело тёмное.

Когда после Хрона на Земле в Антарктиде создавались марсианские военные базы Твердыня (она же Крепость на территории Руси), Форт (Америка) и Рабат (Аладда), впоследствии объединившиеся в Альянс ЗемМария, Русь застолбила остров посреди Тихого океана. Откуда он появился, никому не ведомо — на картах не отмечен. Остров небольшой, круглый в плане. Представляет