— Чтоб вас всех дьявол забрал, проклятые разбойничьи рожи! — выпрямившись, злобно бросил им вслед кормщик и, напившись воды из ручья, быстро пошел обратно.

— Так вот почему у купцов так мало охраны, — выбираясь из кустов, задумчиво произнес Ирландец. — У них тут, похоже, договор. Платят деньги разбойникам, а те их не трогают. И эти красные ленты — наверняка условные знаки, дескать, всё оплачено. Ну что же. Похоже, с этой стороны нам ничего не грозит, ярл!

Хельги лишь улыбнулся. Хорошо иметь такого сообразительного помощника, как Конхобар Ирландец, хотя, конечно, тип он еще тот!

Итак, загадка счастливо разъяснилась: купеческий староста Вассиан Фессалоник потому не торопился, что поджидал посланцев местной разбойничьей шайки. Заплатил, сколько надо, получил опознавательные знаки, теперь можно и в путь. Замечательные договорные отношения — ты мне, я тебе. Только вот, судя по проклятиям кормщика, разбоинички вряд ли всегда строго выполняли условия соглашения, наверняка могли и лапу наложить на понравившуюся им часть товара. Как бы Ладислава им не понравилась! Хотя, похоже, они не собирались плотно сопровождать караван, иначе зачем ленты? Впрочем, в любом случае следовало держать ухо востро.

Утром, едва рассвет окрасил воды реки багрянцем, караван известного константинопольского купца Вассиана Фессалоника пустился в путь к Киеву. На мачтах передних судов огнем пылали алые шелковые ленты.

Даже рощи —

И те повстанцами

Подымают хоругви рябин.

Зреет, зреет веселая сеча.

Сергей Есенин. «Пугачев»

Ночью Хельги неожиданно вспомнилась Сельма. Ее темно-голубые глаза, то насмешливые, то грустные; волосы, светлые, как выбеленный на солнце лен; белая, как морская пена, кожа, чуть присыпанная смешными веснушками. Сельма, законная супруга и мать законной дочери…

Хельги всё-таки сильно скучал по ним обеим — по Сельме и маленькой Сигрид, — хоть и не очень-то признавался себе в этом, не дело викинга — грустить. А было грустно… Он лежал на широкой скамье ладьи, подстелив под себя волчью шкуру, и смотрел на звезды, такие холодные, неживые, далекие. Вокруг было темно, лишь на крайних ладьях зеленоватым светом горели лампадки — и правильно, незачем привлекать к себе излишнее внимание в глухую темную ночку, в такую, например, как сейчас. Вот уж, действительно, ни зги не видно, не поймешь даже, где ладьи, где вода, где берег, — всё одинаково черно.

Корабли Вассиана Фессалоника пристали к берегу, — попробуй-ка определи ночью, где мель, где порог, где камень. Вот и стояли, дожидаясь утра. Отдыхали, загасив ненужные костры и выставив охрану, которую, по мнению Хельги, вообще не стоило бы выставлять вдоль берега, всё одно ничего не разобрать, вот лучше б оставить часовых на каждом судне. Однако никто здесь его советов не спрашивал, а он сам и не особо-то рвался их давать, больно надо! Сиди себе, голову ничем не заморачивая, окруженный почтением, — милое дело. Сам купеческий староста Вассиан, с подачи Евстафия Догорола, дай боги ему долгой и счастливой жизни, относился к неожиданным попутчикам подчеркнуто вежливо, как к очень важным персонам. Что уж там наплел про них Евстафий, пусть будет на его совести, но почтение оказывали вполне искреннее, даже надоедать стало, когда тебе кланяются по каждому поводу.

Нет, конечно, поклоны — вещь хорошая, но не столько же! Видно, права пословица, что на юге легче гнутся спины. А так, что ж… Хорошая еда, вино, когда пожелаешь, отдельные шатры — это было неплохо, особенно для Ладиславы. Показываться без нужды на людях Хельги ей строго-настрого… не то чтобы запретил, но не рекомендовал. Уж больно сладкая девка, мало ли… Чай, найдутся желающие на этакий цветок. Вон, уже скрипнули доски… и как раз в той стороне, где шатер. Ярл неслышно поднялся со скамьи, прислушался… Ну, так и есть! Кто-то прется. Что ж, придется отвадить непрошеных гостей, только осторожней, не свернуть бы кому-нибудь случайно шею, ни к чему это…

Хельги скорее почувствовал, чем увидел, возникшую у мачты фигуру. Бесшумно сдвинулся влево, нагнулся… и ловким движением перекинул через себя чье-то легкое тело. Положил на скамью, закрывая ладонью рот… потом медленно отпустил, приставив к горлу лезвие кинжала. Сказал, как помнил, по-гречески:

— Говори, кто ты?

— О, ярл… — прошептал нежный девичий голос. — Ты чуть не убил меня.

— Просто я стерегу твой покой, Ладия, — усмехнулся варяг, умышленно назвав девушку так, как ее называли все. И чего ее только понесло из шатра?

— Сон нехороший приснился, да и… надоело там, в шатре, за целый-то день. Ты ведь мне днем выходить запрещаешь.

— Так надо.

— Надо… — Ладислава сглотнула слюну. Ей так хотелось прижаться сейчас к груди молодого ярла, собственно, она за тем сюда и шла, но… Но оробела. Уж слишком неприступным и гордым был этот северный князь.

Князь… Ведь именно так, говорят, звучит слово «ярл» по-славянски. Князь… Или знатный боярин, что в лоб, что по лбу. Ей не ровня. Кто она-то? Простушка с Ладоги, ни знатного рода, ни богатств особых. Бывшая рабыня к тому же. Кто она этому ярлу? Никто. А кем мыслит стать? Женой? Ха-ха! В лучшем случае наложницей… или даже нет — девушкой на один день, вернее, на одну ночь. Да пусть бы и на одну ночь!!! О, Велес, о, Мокошь, о, Род с рожаницами, да что же она такое думает? Да разве приличны такие мысли девушке? И тем не менее…

Осторожно приподнявшись на скамье, Ладислава придвинулась к ярлу, так близко, что почувствовала щекой его дыхание. Сердце ее билось столь громко под тонкой туникой, что, казалось, слышно на всю ладью, на весь берег, на всю реку. А он… Как сидел, так и сидит! Бесчувственное полено.

Позади них, на носу судна, послышалось чье-то бормотание и тяжелые шлепающие шаги.

— О, Господи, не видно-то ничего, хоть глаз выколи, — вполголоса пробормотал идущий, и Хельги узнал Никифора. Затем вдруг раздался шум падающего тела и приглушенный крик, — видно, монах споткнулся-таки о скамью или брошенные весла, хорошо хоть не свалился с ладьи в воду.

— Что ты ищешь здесь во тьме, Никифор? — сдерживая смех, поинтересовался варяг.

— О! Тебе тоже не спится, ярл? А я ведь так и знал. Специально иду к тебе — настал момент поговорить с тобой о Боге.

— О, только не это, Никифор, — расхохотался ярл. — Ты ведь знаешь, я закоренелый язычник, хотя и с уважением отношусь к чужим богам…

— Ты просто не знаешь истинного Бога! — на ощупь пробираясь к скамье, с воодушевлением произнес монах. — Тебе ведь наверняка никто о Нем не рассказывал. Хочешь сказать, что ты и раньше видел проповедников? Да, допустим, видел. Но ты же их не слушал! Ой, кто это с тобой? Неужели…

— Да, это я, Никифор. — Ладислава засмеялась. — Хотела кое о чем порасспросить ярла.

— Так спрашивай, я подожду.

— Потом, — отмахнулась девушка. — Пожалуй, пойду-ка лучше спать. — Она поднялась на ноги.