его наравне с вездесущими торопыжками. В том будущий Питер не изменился. Подобные личности есть в любом времени. Они вечно спешат и постоянно опаздывают. Даже сев за руль автомобиля, торопыги стараются выгадать минутку, впихиваясь между машинами, не соблюдают правила и ведут себя совершенно невозможно. Я, помню, здорово удивился, прикатив в последний раз из Беломорска в Питер. Санкт-Петербург тогда сильно упал в моих глазах. Водят там предельно ужасно. И куда, спрашивается, смотрит полиция? Кстати, вот и по… то есть милиционеры. Прохаживаются парами патрули, зорко следя за порядком.

Так я же в самом центре второй столицы Империи!

Сворачиваю к арке Главного штаба. Это место знает любой советский человек. По легенде именно через нее революционные матросы и солдаты штурмовали в семнадцатом Зимний. Оплот буржуазии и контрреволюции. Эйзенштейн, мастер иллюзий отлично воссоздал позже великий миф об Октябрьской революции. Там штурмующие перелезали через ворота дворца, которые на самом деле были открыты. Зато как красиво были показаны кадры попрания геральдических символов на них. Какой восторг и эмоции у революционных солдат, матросов и красногвардейцев!

Великий режиссер поступил таким же образом с Александром Невским, заставив ненавистных рыцарей тонуть в озере. По факту профессиональная конница князя и рыцарский отряд бились на травке.

Зато как красиво получилось! И там, и там. Рыцари в дурацких топфхельмах горестно размахивали руками и туту же уходили под воду. А льды над ними безжалостно смыкались. Но, честно говоря, я не понимаю перестроечных наездов на советскую мифологию. Каждая революция имеет собственную. Чем штурм непонятной Бастилии лучше? Или утопление чая в Бостоне? Все познается в сравнении. Так и здесь.

Вот на площади я и столкнулся с иным пониманием новой жизни. Знаете, сейчас в моде колоризировать кино в какой-нибудь противный оттенок. Как будто бездарный фильм станет от этого лучше. Особенно меня бесит зеленый цвет. И вот сейчас мне внезапно показалось, что площадь и Зимний дворец я начал видеть именно в этом до зубовного скрежета противном оттенке. Даже не знаю, как объяснить. Как будто мне на глаза в один момент упал фильтр, меняющий колёр действительности напрочь. И он не стоит на месте, а постоянно дергается. Вот картинка мира настоящего, яркого и цветного. Через миг отдающая синевой зелень, делающая окружающий мир абсурдно абстрактным.

Антрацит твою Хибины мать!

За фильтром я вижу вовсе не наш мир. А нечто чужое, заглядывающее в реальность на короткий миг и тут же исчезающее. Как такое возможно? Что со мной происходит? Или это доказательство того, что я валяюсь под препаратами в районной больничке, и мне просто-напросто снятся кошмары? Или я скрючен в смятой машине и это последние глюки, что выдает умирающий мозг? Нет, природная чуйка говорит, что и тот «зеленый» мир абсолютно реален, просто параллелен по темпорали. Как будто мне на ухо кто-то тихо, но настойчиво шепчет — Тот зеленый Петербург отстает от нашего лишь на пять минут. Бесовщина какая-то!

Я заворожено наблюдаю за чужим мирозданием. Похожая площадь, выложенная брусчаткой. Дворец нет, он как раз не такой. Низкий, приземистый, без лишних украшений. Должно быть, не нашлось денег на избыточную роскошь. И он мне отчего-то жутко неприятен. Как будто поселилось в нем нечто злое и угрожающее. Но больше всего поразил Александрийский столп. Он был как будто ниже и одновременно выше. Это не стела и не памятник, это сосредоточие чуждой и до безумия могучей силы. Он весь искрится зелеными сполохами, вызывая наружу кошмары наяву. Эгрегор! Так в эзотерике называются подобные точки с выбросами энергии.

Дьявол, подери, откуда я это все знаю?

Глава 3

Познание

— Что встал посреди площади? Людям мешаешь! Раззявил варежку!

Видимо, только таким грубым образом можно было вывести меня из загадочного ступора. Как будто я нырнул в морозную полынью и застыл подо льдом, как ледяная статуя. Что за наваждение? Галлюцинации? Или последствия переноса далеко в прошлое?

— Да подвинься ты! Мешаешь!

Меня попытались бесцеремонно спихнуть в сторону. В мгновение ока схватил руку наглеца, мордатый тип чуть не взвыл от боли. Еще бы, мне половину лета косить пришлось пятиметровой драгой, специальной косой и грести веслами на промысловом карбасе. Хватка железная!

— Слышь, ты, коробейник!

Дядечка, даже получив отпор, не утратил присущей барыгам наглости. Только лицо налилось кровью. Похоже, я ему мешал окучивать «клиентуру». Судя по акценту это были американцы. Будучи старше, я бы не стерпел, и этот урод обязательно получил по морде. С возрастом стал злее и жестче. Так, времена какие пришлось пережить! Но сейчас я решил отойти в сторону. Не до этого урода. Надо разобраться, что со мной происходит. Никак первый день после смерти.

Выхожу обратно на Невский и неожиданно понимаю, что неимоверно сильно хочу жрать. Так и понятно, время к вечеру, обед когда был! Да и молодой организм калорий требует неимоверно больше. Внезапно впереди мелькает знакомая вывеска.

«Кафе Минутка!»

Из глубин памяти всплыли теплые воспоминания о заведении. Тут же самые лучшие пирожки с повидлом в городе! Ноги сами понесли внутрь помещения. Народу много, но столики освобождаются быстро. Это же не ресторан. Съел пирожок и свободен.

На автомате выдаю продавщице:

— Два жареных с повидлом и кофе.

— Двадцать восемь копеек!

Отдаю часть оставшейся мелочи, десять, пятнадцать копеек и трешку. Снова вспышка памяти —

«Проезд на трамвае!»

Беру тарелку и замечаю свободное место около окна.

— Позволите?

— Конечно, конечно! Располагайтесь! — мужчина, похожий на профессора, а может и есть профессор, тут же отодвигает в сторону свои стаканы. Он скромно улыбается, как будто извиняясь. — Люблю, понимаете, здешний кофе. Оно тут почему-то особенное.

«Точно! Это знаменитый бочковый кофе, который варят в огромном баке, добавляя потом туда молоко».

— Да право, не надо. Вы так любезны!

«Профессор» бросает на меня ироничный взгляд. Стараюсь подражать знаменитой питерской манере