марта следующего года. Пугачев так и не смог взять город, был разбит и ушел к Сорочинской крепости. Это стало началом конца крестьянской войны 1772-1775-х годов. У Пугачева еще будут удачные походы и даже взятые города, но инициатива потеряна, правительственных войск в центральной и восточной части России станет больше, действовать они будут активно и успешно.

– Скоро, Тимоха, скоро! – я повернулся к Ивану – Подавайте коня, поедем еще разок глянем этот окаянный Ренбурх.

– Царь-батюшка – вскинулся Почиталин – Может поснидаешь сначала? С вчера не емши.

Я не представляю как у меня будет сейчас с перевариванием пищи, поэтому решаю осваиваться в новой реальности постепенно. И начать с прогулки.

– После поедим – я почувствовал зуд в волосах. Залез в шевелюру рукой, под пальцами кто-то хрустнул. Да… вот и примета времени напомнила о себе. Вши, блохи и клопы.

* * *

Вороной конь меня узнал, всхрапнул и потянулся мордой. Но у меня ничего с собой вкусного не было. Поэтому я просто осторожно влез в седло и аккуратно дал шенкелей. Лошадь пошла не быстрой рысью. Вслед за мной пристроилась полусотня Тимофея. Казаки были вооружены саблями, ружьями и длинными пиками.

Пока ехали через лагерь, выслушал много здравниц и приветственных криков. Казаки, башкиры, татары – выскакивали из юрт и шалашей, махали мне руками. Надо признать, что в лагере был очевидный порядок. Несколько отрядов упражнялись в стрельбе из фузей, отрабатывали джигитовку. Кроме военных, заметил спящими под телегами и сидящими у костров, большие группы обычных крестьян. В домотканной одежде, армяках, поршнях. Зачастую с женами и детьми.

Через четверть часа мы доскакали до предместьев Оренбурга. Сначала появился сожженный пригород (Почиталин вздохнул: «Пожгли Меняльный двор, ироды»), потом показались и сами валы с бастионами. Где-то в километре от города стояла целая батарея из двадцати полевых пушек, рядом с которыми суетились чумазые артиллеристы. Орудия стояли по всей науке – в отрытых редутах, рядом находились сотни две всадников под командованием седого, вислоусого казака, больше похожего на моржа.

Пушки то и дело выплевывали ядра в сторону Оренбурга, крепостная артиллерия отвечала. Смысла этой перестрелки я, понаблюдав несколько минут за летящими ядрами, так и не понял. Никаких видимых разрушений у бастионов видно не было, да и защитники тоже не отличались меткостью. Пустой перевод пороха.

Заметив меня на небольшом холме, «морж» направил коня к нам.

– А вот и второй Тимофей – пошутил Ваня Почиталин, который увязался за нами к городу.

Теперь понятно. К нам едет фактический глава всего пугачевского войска – Тимофей Иванович Подуров. Самарский казак, полковник. А еще бывший депутат Уложенной комиссии. Той самой комиссии, которую собрала Екатерина II из представителей разных сословий в начале своего правления. Думала организовать что-то вроде английского парламента. И для начала выслушать жалобы и наказы, которые давали депутатам в губерниях. Никакого парламента в России не вышло – уже через несколько месяцев императрица охладела к идее и разогнала комиссию.

– Мое почтение, Петр Федорович! – Подуров поклонился в седле, подкрутил ус – Как здоровьечко?

Сначала я растерялся, а потом сообразил – полковник обращается ко мне как к Петру III Он искренне верит, что Пугачев – чудом спасшийся император.

– Здрав буде, Тимофей Иванович! – поздоровался я – Все слава богу. Как ваши дела? Метаете порох в аер небесный?

Подуров нахмурился.

– Царь-батюшка, у нас видь только два пудовых единорога. Остальное – двенадцати фунтовые полевые пушки. Ими даже ворота трудно высадить. Эх – полковник снял шапку, почесал в затылке – Нам бы ломовой наряд, мы бы показали Рейнсдорпу кузькину мать.

Казаки конвоя заулыбались, начали шушукаться. Я заметил у Подурова засунутую за кушак подзорную трубу.

– Тимофей Иванович, дай глянуть в твою зрительную трубу.

Получив прибор, начал разглядывать город. Увеличение было минимальным, изображение – размытым. Но кое-что увидеть удалось. Оренбургская крепость состояла из земляного вала с десятью бастионами и двумя полубастионами, примыкавшими к обрывистому правому берегу Яика. Между бастионами было четыре выхода из города. Одеты камнем были только два бастиона. Пушек у оборонявшихся было много и губернатор Рейнсдорп, кстати, боевой генерал, участник семилетней войны, имел все шансы пересидеть осаду. Прямым штурмом крепость было не взять. Пугачевцы попытались взять город сходу, как это делали с предыдущими фортами оренбургской линии. Умылись кровью и сели в осаду. У оборонявшихся было около полутора тысяч солдат и семьдесят крепостных пушек. Это против трех тысяч у Пугачева и двадцати орудий.

– Вот что, Тимофей Иванович – я направил трубу на сожженные дома и мазанки меняльного двора – Верные люди сообщили, что завтра премьер-майор Наумов опять вылазку учинит.

– Мало мы ему напподали за прошлому разу – проворчал Подуров – Не беспокойся, царь-батюшка, встретим как полагается.

– Нет, в этот раз поступим по-другому – решил я – Как сядет солнце пушки отвезешь на бывший меняльный двор. А вместо них из деревьев сделайте в редутах обманку. Смогете? Якобы пушки все еще здеся.

– А чего бы не смочь, батюшка – Подуров опять почесал в затылке, показал мне взглядом в сторону. Мы отъехали от отряда на несколько шагов – Каверзу какую задумал?

Именно ее. И в реальной истории премьер-майор успеха с вылазкой не имел. Пугачевские казаки пустились лавой на отряд оренбургских солдат, побили многих. Но в тот раз Наумов ушел. А сейчас не должен.

– Ее, каверзу. Завтра все разъясню – я повернул лошадь и поскакал в лагерь.

К моему приезду активность пугачевцев снизилась. Казаки, крестьяне, татары с башкирами обедали. В котлах кипела баранья, с пшеном, похлебка. У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котлов, принюхиваясь и пуская слюни, вертелись собаки. Отпустив охрану и Почиталина, я спешился возле одного из костров. Громко произнес:

– Здорово, православные! Примите поснидать?

– Поздорову царь-батюшка! – казаки встали, поклонились – Отведай наших кушаний.

– Чей десяток? – поинтересовался я у ближайшего мужчины со старым сабельным шрамом на лице.

– Мы из яицкой сотни Ивана Зарубина – ответил десятник, кидая для меня на землю попону и запахивая распахнутый на груди чекмень – Откушай, батюшка Петр Федорович, что бог послал.

Казак прочитал благодарственную молитву, мы перекрестились.

Я взяв из кучи деревянных ложок одну, опустил ее в похлебку. Ничего вкуснее кушать мне не приходилось. Пришлось даже сдерживаться, чтобы подстроится под темп десятка. Каждый казак по очереди опускал ложку в котел, медленно, явно смакуя, съедал свою порцию.

– Как тебя звать казак? – доев похлебку я поинтересовался у десятника со шрамом.

– Афанасий сын Никиты.

– Значит, Никитин – покивал я. Сделал