Ката потушила свою сигарету, внесла окурок в комнату и стала подумывать, не позвонить ли в полицию, не попросить ли их «сделать кружочек», – ведь на собрании в районном отделе ее заверили, что согласятся на это. Они говорили: прежде чем влезть в какую-нибудь квартиру, воры обычно какое-то время изучают привычки жильцов.

Ката бросила окурок в унитаз, спустила, а затем – раз уж она все равно здесь – подошла к дверям комнаты Валы и удостоверилась, что те заперты. Всегда существовала вероятность, что она могла вернуться, пока родителей нет, пройти прямо в свою комнату, без сил упасть на кровать и заснуть – после каких угодно несчастий, которые все это время не давали ей добраться до дому. И запереться?

Хотя вероятность этого и была ничтожно мала, проще всего проверить и положить конец сомнениям.

Кабинет Тоумаса был открыт. Ката вошла туда, выдвинула ящик письменного стола и вытащила ключ, который сама попросила Тоумаса спрятать. Впрочем, вскоре выяснила, где он лежит, но не показывала, что знает: так было удобнее. Она выбежала в коридор и поспешила отпереть комнату дочери, пока не передумала.

В комнате никого не было. После того как Вала пропала, Ката в первое время пылесосила там и протирала пыль, но, поскольку комната стояла закрытой, часто прибираться там не требовалось. Кажется, после того как полицейские ушли, она засунула что-то в шкаф, ботинки или носки, – а в остальном ничего не трогала.

Постель была заправлена, а на ней громоздилась гора подушек и лежала сложенная пижама Валы. На письменном столе – телефон и ноутбук, из которых полиция скопировала данные, но ничего не обнаружила. На полках стояли книги и музыкальный центр «Пионер», который Ката выбирала вместе с пастором Видиром. Посреди комнаты возвышался кукольный домик, а перед ним – деревянная скамеечка, жесткая и неудобная, которую Вала как-то нашла в подвале, и та стала ее любимой вещью.

Ката опустилась на скамеечку и принялась разглядывать закрытый фасад домика; затем потянулась к проводу, выходившему из него сзади, и нажала выключатель. Одно за другим засияли окошки, словно кто-то только что вернулся домой и теперь ходит по всем комнатам и включает свет.

О том, что Тоумас питает слабость к кукольным домикам, Ката узнала уже через долгое время после того, как они приехали из Америки. Она как-то шла мимо комнаты Валы и услышала, как отец с дочерью разговаривают, играя вместе. Тоумасу было некогда часто проводить время с Валой, но за игрой с нею он забывался; его голос становился другим, иногда он смеялся, в одночасье отставлял эту солидность, которую многие врачи, очевидно, считают неотъемлемой частью своей профессии: есть мнение, что так они лучше располагают к себе пациентов. Судя по звукам, они играли в кубики, время от времени копошились в них, а Тоумас рассказывал дочери про маленькие домики, которые называются кукольными, а в них бывают крошечная мебель, стулья, чашки, тарелки – все, что угодно, – а еще куклы; все это продается в специальных магазинах кукольных домов, а людям все равно интересно в это играть, даже когда они становятся взрослыми.

«И взрослые тоже?» – удивилась Вала. Ей было пять лет. Тоумас сказал, что самые лучшие кукольные домики – совсем как настоящие, только меньше, а еще можно попросить смастерить себе домик, который выглядит совсем так же, как и большой дом, в котором ты живешь. А потом он рассказывал про маленький магазинчик кукольных домиков, в который он часто ходил, когда они с мамой жили в большой стране под названием Соединенные Штаты Америки; в том магазине было полным-полно домиков и кукол, которые в них жили, и он рассказывал Вале про то, как выглядели эти домики, а еще про то, какие там иногда бывали выставки: тогда домики расставляли так, что получались миниатюрные города с крошечными площадями и улочками.

В Бостоне Тоумас учился в университете на хирурга, а Ката работала в университетской больнице в отделении «Скорой помощи». Их жизнь за границей была весьма небогата событиями, и когда она услышала эти слова Тоумаса, ей вспомнилось, как за ужином она всегда старалась отыскать интересную тему для разговора – в те редкие разы, когда они оба были дома, – избегая таких тем, как пациенты, болезни, операции, при их работе неизбежные каждый день. Но не помнила, чтобы Тоумас когда-нибудь сам поднимал какую-нибудь тему – и уж подавно он ничего не говорил о кукольных домиках. Иначе она запомнила бы.

Через несколько недель Ката наткнулась в шкафу в кабинете Тоумаса на стопку каталогов кукольных домов – и не выдержала. Она завела речь о «тех домиках», о которых постоянно твердила Вала, а также о магазине в «Содиненных Шатах», где они продаются, и спросила Тоумаса, почему, пока они жили в Америке, он ни словом не обмолвился ей об этом магазине – неужели частые походы в «магазин миниатюр» (муж настаивал, чтобы она называла его именно так) – это не что-то крайне необычное, чем стоит поделиться с супругой?

– Я думал, тебе это неинтересно, – ответил Тоумас; казалось, он по-настоящему удивлен. В конце концов, он попросил прощения, и она приняла его – возможно, поскольку сама мысль о том, что он скрыл от нее свое увлечение, была слишком сложна для постижения. А через некоторое время на стенах в комнате Валы появились изображения кукольных деревень, а также фото разной кукольной мебели из каталогов Тоумаса с описаниями их масштаба, материала и происхождения.

Как несложно догадаться, вскоре Тоумас купил и сам кукольный домик – первый и единственный, который получила Вала. В день ее шестилетия он втащил в гостиную громадную блестящую коробку, и Ката удивилась так же сильно, как и дочь. Вала сорвала с коробки ленты и бумагу, закрыла лицо ладонями и побоялась приближаться к домику, но Тоумас показал ей, что это не страшно. «Он не кусается», – сказал он и подвигал одну из кукол, которых купил для домика. Фасад открывался и закрывался, и к нему прилагался крохотный ключик, который Тоумас прикрепил на цепочку, чтобы тот не потерялся. Он повесил ключ дочери на шею, и с тех пор она не расставалась с ним.

Хотя вообще в комнате у Валы царил беспорядок, кукольный домик с самого начала стал своего рода святилищем, в котором все было на своих местах, все чистенькое, блестящее, тщательно протертое маленьким тампончиком и дезинфицирующей жидкостью, которые папа принес из больницы. Ведь немногочисленная мебель, привезенная вместе с домиком, была старая, хрупкая – «оригинальная», «родная»; ее смастерили специально для этого домика. Трех кукол, сидевших в гостиной за обеденным столом, когда Вала распаковала подарок, Тоумас купил, чтобы она могла играть в домике. Эти куклы не только хорошо подходили туда по размерам, но и соответствовали членам семьи в большом доме: одна из них была девочка возраста Валы, на кукле-мужчине одежда была похожа на ту, в которой Тоумас ходил на работу, а кукла-женщина, хотя была и не брюнетка, как Ката (да и такого платья в цветочек у Каты тоже не было), чем-то напоминала ее выражением лица: такие же внимательные глаза и напряженный рот.

Ката ни разу не спросила, сколько это стоило, – хотя явно немало. Этот домик стоял в несгораемой витрине в том славном магазине, в который Кате так и не посчастливилось зайти, и к нему прилагался специальный сертификат подлинности – его Тоумас хранил у себя, чтобы потом отдать Вале.