Только вот на самом деле вся эта дикая ситуация попахивала каким-то нездоровым фарсом. Потому что гаденыш, лупящий свою жертву, почем зря, при этом, в буквальном смысле слова, дышал ей в пупок. О чувствах и эмоциях Ани история, к сожалению, умалчивала, но вот что касается Олеси, — то она, лично, до сих пор не вмешивалась во все это по одной лишь простой причине: она просто никак, — ну, никак!.. — не могла осознать и понять, что ее вмешательство действительно требуется.

Ей все еще казалось, что Ира просто валяет дурака. Вот сейчас она перестанет это делать, даст пинка мелкому ублюдку, и они спокойно пойдут своей дорогой…

Только вот секунды все бежали и бежали. Лицо Иры становилось все более каменным и пугающим; ее глаза выпучивались все сильнее, и это уже начинало казаться со стороны весьма опасным для ее зрения… А гаденыш орал и оскорблял ее все громче и сучил кулачками все ожесточеннее… А его попытки подпрыгнуть повыше и лягнуть ее посильнее уже начали откровенно действовать на нервы…

И Олесе просто надоело любоваться на этого недоделанного Брюса Ли.

Она подошла к ним поближе, взяла паршивца за шкирку, как блудливого щенка, — а габаритами она, напомню, была гораздо мельче Иры!.. — оторвала его от его почему-то беспомощной жертвы и поддала ему для ускорения хорошего пинка под задницу. Он поскользнулся на заледеневшей дорожке, повалился, но тут же вскочил на ноги и с диким воплем оскальпированного индейца, отсидевшего полжизни в российских местах не столь отдаленных, снова попытался наброситься с кулаками, — но теперь уже на саму Олесю. Но это ему было не безответную Ирку лупить безнаказанно; Олеся не стала дожидаться, что этот малолетний выродок еще придумает, и просто отвесила ему еще один пендель, посильнее, чтобы окончательно отбить все желание преследовать их.

И после этого они, наконец-то, спокойно двинулись дальше…

Мелкому выродку хватило, — больше их никто не пытался преследовать.

Ира еще несколько минут молча шла по дорожке все с тем же каменным лицом, с которого понемногу начала сползать апоплексическая краснота. А потом, наконец-то, видимо, посчитала нужным, сквозь зубы, выдавить из себя, не глядя на Олесю:

— Спасибо…

— Господи, Ирка!.. — не удержалась в ответ Олеся, которую буквально переполняли противоречивые эмоции. — Ты хоть что?.. Треснула бы ему, — и все!.. Нельзя же так!.. Нужно же уметь защитить себя хоть немного!..

— Я не могу ударить человека! — дрожащим голосом гордо отчеканила Ира, не глядя на Олесю. И в ее голосе было столько презрения, что та на миг даже опешила, сразу же прекрасно осознав, что все это презрение и негодование направлено именно на нее. Не на оскорбившего и избившего Иру мальчишку, а на нее, Олесю, защитившую ее от него…

Но это было бы слишком невероятно. Поэтому Олеся решила, что просто неправильно истолковала странный тон подруги. И, поскольку она по-прежнему не могла понять причин такого, на ее взгляд, не совсем адекватного поведения Иры, продолжила возмущаться:

— Да он же мелкий; ты его одним пальцем могла отшвырнуть в сторону!.. Он же тебя бьет, а ты даже и не пытаешься защититься!..

— Я вообще не представляю, как можно ударить человека! — ледяным тоном отчеканила Ира, по-прежнему даже и не поворачиваясь в сторону Олеси, и еще более холодно, если это только было возможно, добавила. — Я — не ты!.. Я никогда не смогу ударить другого человека!

И на этот раз в ее голосе снова послышалось столько презрения и отвращения к Олесиной мерзкой персоне, что как-то неправильно понять смысл или перепутать было уже просто невозможно. И после этой ее фразы Олеся попросту сама на какое-то время лишилась дара речи. Нелепый юмор всей этой ситуации заключался в том, что ни драчуньей, ни хулиганкой Олеся в детстве не была. Да, она умела постоять за себя, если ее принуждали к этому, — но не больше. Поэтому разговаривать с ней с таким ядовитым презрением, в принципе, поводов не было ни малейших. Особенно, после того, как она имела глупость заступиться за того самого человека, который сейчас весь дрожал и кипел от возмущения при одном только упоминании об этом ее поступке.

Олеся уже открыла было рот, чтобы сказать в ответ что-нибудь достаточно резкое, — в плане, что пусть, мол, в таком случае, в следующий раз Иру хоть вообще прибьют на ее глазах, — она не станет в это вмешиваться, чтобы остаться персонально для нее хорошей и порядочной. А секунду спустя она просто закрыла его, так ничего и не сказав.

Олеся просто решила, что Ира того не стоит.

С тех пор прошло уже больше тридцати лет, но Олеся до сих помнит ее дрожащий от отвращения голос. И ее снова охватывает бессильная ярость при этом воспоминании.

Ира Лебедева, если ты читаешь эти строки, то знай, что твоя школьная почти подружка Олеська до сих пор корит себя за то, что сдуру дала пинка никчемному хулигану, защищая тебя от него. Она все еще полна раскаяния, и, если бы можно было повернуть время вспять, она ни за что больше не поступила бы так плохо, зная, что это вызовет твой праведный гнев и возмущение. Ты была совершенно права, и Олеся уже тогда признавала это. Да, ни в коем случае нельзя бить другого человека, пусть даже и негодяя, ради тебя. Потому что такая неблагодарная дрянь, как ты, того попросту не стоит.

В тот день Олеся клятвенно заверила саму себя, что, когда тебя будут бить у нее на глазах в следующий раз, она просто спокойно пройдет мимо и отправится по своим делам. К счастью, в жизни этого так и не произошло, потому что Олеся, такая вот вся плохая и ужасная, тем не менее, едва ли смогла бы сдержаться и не вступиться. Даже зная наперед, что тем самым навлечет на себя праведное негодование жертвы.

Слава Богу, но после этого случая Олеся с Ирой практически больше и не общались, а потом судьба и вообще навсегда развела их в разные стороны. Так что отвратительная физиономия плохой Олеси больше не портила настроение хорошей девочке Ире.

И Олеся только лишь надеялась всегда, что в Ириной дальнейшей жизни были достойные подруги, — такие, каких она заслуживала.

Потому что, Ира Лебедева, — знаешь, что Олеська просто мечтала сказать тебе все эти годы?..

Она всегда хотела сказать тебе, что ты — просто свинья.

Неблагодарная свинья.

ХОРОШАЯ БЫЛА ЖЕНЩИНА…

У Олесиной бабушки в сорок