class="p1">Прежде, чем завершить инструктаж, мисс Элис о’Райли порекомендовала нам изучить Кольт модели 1911 года. Это стало нашим домашним заданием. Третий и заключительный инструктаж должен был пройти через неделю. В него входила тренировочная операция в настоящих боевых условиях. Я хотел произвести впечатление. Получить поощрительное одобрение. Выделиться в Ее глазах. Меня поглотила детская жажда внимания, и поэтому я упивался теоретическим материалом. Записался в тир. Это был первый раз, когда я стрелял из настоящего огнестрельного оружия. Чувствовал его тяжесть в руке. Сухой запах пороха. Тугую и резкую отдачу в плече. Смертоносную мощь горячего металла и скорости. Я боялся пистолета, потому что он был сильнее меня. Мне нужно было его приручить и изучить, как подопытного хищника, запертого в клетке двойного хвата моих рук.

В тире я думал о Ней.

Я представлял, что мисс о’Райли стоит рядом и учащенно дышит от возбуждения, потому что ей нравится оружие в мужских руках. Иллюзия поглотила меня. Она стала движущей силой успеха. Я пьянел от огромности и искренности непривычного восторга, но знал, что взрастил его сам.

В течение недели изучения Кольта модели 1911 года я дважды виделся со Стюартом. Мой давний товарищ пестрил расплескивающейся энергией и изливался бытовыми историями. Я ставил под сомнение их значимость практически всегда. Я ставил под сомнение значимость чего-либо, потому что это помогало мне не рассеиваться по мелочам. Внимание и энергия — ресурсы ограниченные. Их нельзя расходовать неосмотрительно. Стюарт этого не понимал просто потому, что не в силах был понять. Есть тип людей, которые ведут неисчерпаемо активный образ жизни, но по истечении солидного срока становится понятно, что активность ни к чему не привела. Десять лет пустой беготни. К сожалению, для них же этот вывод очевидным не становится. И напротив. Кто-то может десять лет скрываться в чужом неведении, а потом переехать в новый дом, построенный своими руками. Стюарт был представителем первого типа людей. Его жизненные силы били через край, но в пустоту. Я ничего не рассказывал ему о бюро «Антифиар». Об Аврааме Линкольне. О мисс Элис о’Райли. О том, что я могу создать Кольт. Мне было жаль растрачивать тонкое пронизывающее каждую клеточку моего организма воодушевление на легкомысленность Стюарта.

Он приехал вечером — весь в жалобах и гоготливых комментариях происходящего в мире и вокруг него. Ему было наплевать на ночные кошмары, которые губили человечество, хоть он и сам их видел. То, с чем я предполагал бороться для него было поводом для неуемного и неуместного хвастовства. Он рассказывал об увиденном во сне обрывисто и почти визгливо. Размахивал руками и вытирал потный прямой лоб. Улыбался во все зубы, хохоча над леденящими ужасами, которые таились во враждебных снах. Стюарт гордился тем, что видел отвратительные и страшные сны без последствий. Но отсутствие последствий было временным. Ничто не проходит бесследно. Можно было воспринять беззаботность Стюарта, как беззаботность, но я воспринимал, как слабоумие. Мы сидели в его машине, пили самый вкусный кофе из кофейни, располагавшейся неподалёку, и трепались о пустом. Порой это необходимо. Чтобы дать голове отдохнуть, расслабить нервы, разжать тиски сосредоточенности.

Но все, чего я ждал на самом деле — это возвращение к истории разработки Кольта модели 1911 года. К схемам, показывающим оружие в разобранном состоянии. Бегущая строка моих мыслей цитировала составные детали пистолета. «Затвор-кожух, ствол, ударник с пружиной, разобщитель, курок, автоматический предохранитель, спусковая пружина, тяга курка, боевая пружина, задвижка рукоятки, магазин, рама, защёлка магазина, спусковая тяга, серьга, возвратная пружина, направляющая муфта». Его тяжесть все ещё была у меня в руке.

Стюарт лепетал что-то на своём бытовом языке, прыскал слюной, хихикал, возмущался и чесал подбородок. А я держал Кольт на вытянутой руке. Смотрел прямо в центр мишени. Слышал, как пуля разрезает воздух. Чувствовал запах мисс о’Райли. Я был поглощён. «Представляешь, у меня был сонный паралич! — Вопил Стюарт, — жуткое дело, брат! Говорят, что это происходит из-за переутомления или стресса. Там, вроде, сознание пробуждается раньше, чем мышечный тонус… И… Блин, а вот всякая дрянь чудится, потому что мозг вынужден быть готовым к опасности, пока организм спит и беззащитен. Поэтому он — мозг в смысле — работает на каких-то напряженных частотах. Как думаешь, это связано с эпидемией или я действительно напрягаюсь?» Я пожал плечами. Мои реплики не имели смысла. Стюарт задавал вопросы не для того, чтобы услышать ответ.

На заключительном третьем инструктаже мы все держали в руках Кольты модели 1911 года. Я был убеждён, что делаю это особенно. Я хотел в это верить, и верил, потому что не знал наверняка. Тренировочная операция проходила в нидерландском лесу танцующих деревьев. Тогда я не знал этого. Лес был сух и тих. Солнце висело над горизонтом неподвижно, кряжистые переплетенные тени не двигались. Ветра не было, но ветви раскачивались над нашими головами. В качестве куратора с нами шёл кинолог. Он мог воссоздать собачью свору и наделить ее нужными инстинктами. «Я собрал для вас настоящих монстров, ребята. — Самодовольно заявил он. — Там есть тибетские мастифы весом по сто пятьдесят килограмм. Они не жрали уже шесть дней. Точнее, эти звери чувствуют себя так. Ещё я создал бойцовских ротвейлеров, каждому из которых неизвестный живодер отрезал уши. Теперь ротвейлеры свирепы от боли и хотят мести. Ещё там есть пакистанские бульдоги. Они вообще сложно поддаются дрессировке и контролю, поскольку в ходе селекции основной упор делался на развитие агрессии в отношении соперника в бою. То есть, они и так долбанные психи, но я добавил им злые ошейники с электрошоком. Гремучая смесь. В будущем нам предстоит побороться с куда более кровожадными и изощрёнными тварями, насколько я понимаю. Поэтому сейчас будем считать псов разминкой. Итак, ваша задача — выследить их всех и ликвидировать. Всего шестнадцать штук. Вы можете работать группами или по одиночке. Через час встречаемся здесь и проведём первый подсчёт. Погнали!»

Мы разошлись. В нескольких метрах от меня — параллельно — шёл Аль Пачино. Он не был похож на того Пачино, которого зритель привык видеть на экране. Этот Пачино был сжат, почти скукожен, резок и неуклюж. Между древесными стволами шептались сумеречные сливочные блики. Близкое и обыденное солнце не двигалось. Я ступал осторожно, но не чувствовал ног. Лес представлял воплощение первородной природной красоты и вместилище искусственной опасности. Лес был противоречив и таинственен. Некоторые деревья тянулись к небу до бесконечности. Я пожалел, что не смогу вынести отсюда фотографий и пытался запомнить все, что вижу, чтобы потом перенести на бумагу. Мне трудно