class="p">29 ЦЭ

Да, может, оно и правда.

30

Посетитель с собакой на поводке – кажется, это шпиц – покупает пачку жвачки «Голливуд» клубника-лимон. Лицо как будто знакомое. Похож то ли на Уэльбека, то ли на Бодлера. Не знаю, я не так силен в лицах. Думаю, не спросить ли автограф. Мужчина протягивает жвачку собаке: «Держи, Лайка, только осторожно». Счастливое животное вертится от восторга кругами, подпрыгивает и глотает всю пачку, с оберткой.

31

Позже, пока я прочесываю сеть в поисках информации о «Зеленом сойленте» и парадоксальной фильмографии его режиссера Ричарда Флайшера (55 фильмов: 54 тупых, один гениальный), три девушки из пригорода, которые время от времени здесь бывают, сидят на табуретах за стойкой, пьют холодный чай и грызутся. «Моя жизнь, мой зад и мой парень – это не твое дело, я в проповедях не нуждаюсь, особенно от тебя». Я заинтригован: гляжу на авторку пассажа. «У самой-то мамаша – та еще недотрога». Я машинально отворачиваюсь. Снаружи на парковке парни, которые часто тут околачиваются, ожидают дам и курят косяки. Мечтаю присоединиться. Двое сидят на скамейке, третий – на мотоцикле, периодически поревывая мотором. Слушают американский рэп – кажется, узнаю Снуп Дог-га. Девчонки шепчутся, показывая на одного из них. Потом одна вскрикивает: «Да знаю я, что он гей! Я с ним спала».

32

Я думаю: «Мужчина – это ошибка женщины».

33

Еще один оттенок вечера. Уже полночь. Странно, но ночь тиха. Исчез вечный свист автомобильного потока. Может, окружную перекрыли из-за работ.

Я курю на обочине рядом с баннерами FOR A BETTER ENERGY[9], СПИНОЙ К ПАНЕЛЬНОЙ МНОГОЭТАЖКЕ, и разглядываю заброшенный, нежилой домишко с забором и закрытыми ставнями сбоку от склада. Черные обветшалые стены, башенка – все в граффити и плюще. Сад зарос сорняком. Ни одна машина еще ни разу не подъезжала к дому. За ним – пустырь.

Вдруг что-то трещит. Икает. Это неоновая вывеска «Горизонта».

Ее медленная агония.

34

Я продолжаю читать биографию Фицджеральда, усеянную сносками.

35

Я всегда любил сноски[10].

36

На следующий день, презрев указания босса, я готовлю новую подпольную выставку: клею скотчем на стену фотографии танкеров («Полярис Вояджер», «Олимпия Спирит», «Глобтик», «АбКайк»), которые распечатал на А3. За стойкой мой завсегдатай (он курьер) ест горячий тост сыр-ветчина, запивая пол-литром пива. Спрашивает меня:

– Вам не стыдно показывать это дерьмо?

– Что?

Он повторяет:

– То дерьмо по телику.

На экране – «2012», фильм-катастрофа. Я всегда питал слабость к апокалипсисам, антиутопиям, да и к кино.

37

Впрочем, ключевые слова моей реальности, ее запугивающий язык, ее апокалиптическое поле ассоциаций («совокупность энергоисточников», «падение добычи», «снижение цены маркерной нефти», «энергетический поворот», «дефицит нефти», «переизбыток нефти», «энергетический кризис», «нефтяной пик», «закат традиционного топлива», «черный прилив», «нефтяная платформа», «спад производства»…) давно баюкают планету, делая меня предвестником:

ВЕСТНИКОМ АПОКАЛИПСИСА, ГРЯДУЩЕГО ПОТОПА

38

Я слезаю с табурета с кусками скотча на пальцах, сажусь рядом с тем посетителем и объясняю ему концепцию культурных несоответствий и необходимость фильмов категории B и даже категории Z. «Ужасы, порно, апокалипсис, зомби, – убеждаю я, подсыпая перца ему на тост и невольно поправляя его галстук, – это бунтарское кино. Как авангард, в каком-то роде». Он говорит:

– Нет, не думаю. Это как то, что я сейчас жую: просто дно.

38 БЭ

Я думаю. И он, пожалуй, прав. Тост сыр-ветчина – полное дно.

38 ЦЭ

Я смотрю на зеленый неон гостиницы «Маяк», на странно, беспорядочно мерцающую «я» над плакатом со вставшей на дыбы лошадью.

39

Позже, посреди ночи, я откладываю книгу и смотрю телевизор: беззвучные кадры новостного канала (звук я выключил специально).

Лишенные звука, эти кадры вдруг обретают некую глубину: глубину пророческую, последних дней мира.

Видеосюжеты (торжественный визит французского политика на завод по заморозке рыбы) не соотносятся с бегущей строкой внизу экрана: «срочная новость: В Венсенском зоопарке выстрелом в голову убит носорог». Теракт, сведение счетов, простой вандализм – версий не дается.

40

Посетителей (мужчину и женщину), сидящих за стойкой уже минут десять, эта новость, похоже, не тронула. Они пьют кофе и разговаривают, поглядывая на экран краем глаза: переводят дух, отдыхают перед предстоящей дорогой, которая приведет их в Дюнкерк, где они будут реструктурировать фабрику по производству микроволновых печей, как я понял из разговора. Женщина произносит: «Return on equity». И мечтательно повторяет, как мантру: «Return on equity»[11].

Какой-то миг постмодернистская поэтичность этого англицизма еще витает в воздухе бензоколонки.

40 БЭ

«Return on equity…» – думаю я. То ли жутковатый жаргон, то ли научно-фантастический фильм.

Разговор у них оживляется. Бегущая строка: «Убийство носорога в Венсене: полиция сбилась с ног». Видеоряд по-прежнему мимо: там карта Франции, метеосводка говорит, что на побережье в основном облачно.

41

Хотел бы я быть Бодрийяром и, сомкнув пальцы, вещать ученикам: «Телевидение не знает ночи. Это вечный день».

42

Я прислушиваюсь. Та парочка переключилась на политику. Женщина говорит: «Где стена, там и народ».

43

Жан-Поль, по обыкновению, опоздал, так что мой рабочий день завершается на слове «стена».

Я устало шагаю по плохо освещенному запарижью (кто-то предлагает мне крэк – вежливо отказываюсь: «Спасибо, не сегодня») и размышляю над фразой: «Где стена, там и народ». Это напоминает мне какое-то другое выражение, которое я слышал недавно, и оно еще долго сидело тогда в голове. Но какое? Пытаюсь припомнить. Ухватить вслепую тот обрывок фразы, услышанный где-нибудь в коридоре, переходе метро или баре.

Бездомный хватает меня за рукав и просит денег, чтобы поспать в гостинице. Ему не хватает одного евро. Я останавливаюсь, рассеянно шарю по карманам, протягиваю ему что-то – мелочь, как мне кажется. Бездомный уходит своей дорогой и исчезает за углом.

Я продолжаю стоять напротив закрытой пиццерии под названием Speed Rabbit Pizza[12]: желтые буквы на красном фоне, навроде китайских знамен, какое-то время занимают меня.