в себя и вернусь в реальность». Татьяна смотрела ностальгическое сновидение и ни о чем не думала.

К остановке подъехал автобус, из которого вывалилась толпа людей с корзинами, ведрами и сумками на колесиках.

— Дачники из Никуличей, — подумала Таня.

Огородники разошлись в разные стороны, торопясь домой, чтобы наскоро перекусив, начать переработку выращенного урожая. Татьянино внимание привлекли две женщины, остановившиеся на развилке дорожек недалеко от нее. Худощавая пожилая женщина, поставив на землю два ведра, торопилась дорассказать свою историю собеседнице, невысокой коренастой брюнетке лет тридцати пяти с химической завивкой барашком. Плечи брюнетки оттягивал битком набитый рюкзак, в руках был большой пакет с портретом Аллы Пугачевой полный огурцов. Рядом с женщинами, внимательно слушая, стоял мальчик и держал небольшое ведерко, повязанное сверху белой тряпочкой, на которой проступали красные пятна ягодного сока.

— Клубника, — вздохнула про себя Татьяна. — Сейчас придут и начнут перебирать, и варенье варить. Или компот.

Она невольно передернула плечами, вспомнив про свекровину дачу с клубничными плантациями, и вдруг похолодела.

— Не может быть, — прошептала Татьяна.

Женщина с химической завивкой была никто иная, как ее свекровушка Серафима Игнатьевна собственной персоной, только помолодевшая на несколько десятков лет, с тех пор как Таня видела ее последний раз. Она перевела взгляд на мальчика. Это же Алексей! Этот серьезный светловолосый мальчик, послушно стоящий около матери, — ее будущий муж!

— А он мне и говорит, — торопливо рассказывала пожилая собеседница, — отстань ты от меня со своей Библией, в двадцатом веке живем. И вообще там сказано, что муж должен к жене прилепиться, а не к матери.

— Это она его подучила, точно тебе говорю, — безапелляционно заявила Серафима Игнатьевна. — Нет такого в Библии, придумала и подучила, змеища.

— Да нет, есть такое, — возразила собеседница, — только они ж все равно не венчаны.

— И не надо! Разводи их. Пусть найдет себе нормальную жену, а не эту прошмандовку с прицепом.

— Ну как я разведу? Они же взрослые люди.

— Как! Просто! Терпеть ее что ли? Разводи и говорить тут не о чем. Найди ему другую нормальную бабу.

Пожилая женщина беспомощно развела руками, собираясь что-то сказать, но Серафима Игнатьевна ее опередила.

— Все, Кать, некогда. Надо идти ягоду перебирать, а то она мятая, до завтра не долежит.

— Да-да, — согласилась товарка, — мне тоже сегодня допоздна ковыряться. У вас немного клубники, а у меня вот, два ведра.

Женщины распрощались и пошли каждая своей дорогой.

— Ишь ты, клубники у нее два ведра, — ворчала Серафима Игнатьевна, проходя мимо Татьяны. — Ну так поделилась бы, жмотина. Видит же, что у нас ягода плохая в этом году и мало ее. Нет, не поделится, подавится, но не поделится.

В этот момент ручка у пакета оторвалась, и из него на землю посыпались пузатенькие огурчики.

— Ах ты мать твою разэдак, — завопила Серафима Игнатьевна. — Да чтоб тебя!

Она попыталась подхватить сумку за дно, чтобы предотвратить огуречную катастрофу, но сделала только хуже, смяла пакет, лицо Пугачевой перекосилось, превратившись в жуткую рожу, и овощи вывалились почти все. Мальчик ахнул и, не выпуская ведерка, стал пытаться одной рукой собирать огурцы.

— Да поставь ты ягоду! — закричала на него мать. — Сейчас еще и ее рассыплешь!

Алексей быстро поставил ведерко, сильно стукнув его об асфальт, чем вызвал новый крик.

— Осторожнее, подавишь всё!

Серафима Игнатьевна и Алексей собрали раскатившиеся огурцы и сложили на скамейку, где сидела окаменевшая Татьяна. С ворчанием сняв рюкзак и достав из него авоську, женщина начала складывать в нее огурцы. Сын пытался помочь ей, подавая овощи, но мать не замечала его стараний, и он так и стоял рядом с ней, держа в ручках несколько огурцов.

— Мам, а почему ты тетю Лену прошмандовкой с прицепом назвала? — неожиданно спросил он.

— Когда это я ее так назвала?

— Ну вот только что, когда с теть Катей говорила, — ответил мальчик и неуверенно добавил: — Она меня шоколадкой угостила в прошлый раз.

— Ну угостила и угостила, — проворчала мать. — А прошмандовка потому что нагуляла ребенка, а потом замуж выскочила за хорошего парня, жизнь ему портить. И мать его не уважает, спорит с ней. А разве можно с матерью спорить?

Она сложила все огурцы в авоську, выпрямилась и посмотрела на сына. Судя по всему, она села на любимого конька, потому что продолжила, повышая голос:

— Мать зла своим детям никогда не пожелает. Все, что она делает, она делает ради детей. Кроме матери, никто о детях не позаботится, ни о малых, ни о больших. Кроме матери они никому не нужны. Жена может быть первая, пятая, десятая, а матушка всегда одна!

У Татьяны все похолодело внутри. Она посмотрела на мальчика. Он стоял, нахмурив светлые бровки, и внимательно слушал мать. Татьяну словно кто-то толкнул.

— Алеша, — негромко сказала она.

Мальчик с удивлением посмотрел на нее, а Серафима Игнатьевна от неожиданности замолчала на полуслове и уставилась на Татьяну, открыв рот.

— Алеша, — повторила Татьяна. — Не слушай ее. Она же все испортит, она всю жизнь твою сломает. Выкинь всю эту чушь из головы, мальчик, очень прошу. Не порть себе жизнь.

Мать и сын словно окаменели, уставившись на Татьяну. Первой пришла в себя Серафима Игнатьевна.

— Откуда ты взялась, сучка этакая? Не твое это дело, ясно? Ишь ты, на мать наговаривать взялась, дрянь такая! Не смей к чужим детям приставать, своих нарожай сначала. И воспитывай их потом!

Татьяна встала.

— Не слушай ее, Алеша, — повторила она. — Очень прошу.

— Я тебя сейчас, — прошипела Серафима Игнатьевна и начала оглядываться в поисках чего-нибудь тяжелого.

Зная бешеный нрав своей свекрови, Татьяна не стала испытывать судьбу и быстро пошла прочь. Когда она оглянулась, то увидела, что женщина, ругаясь, надевает на себя рюкзак, а мальчик так и смотрит ей вслед, прижав к груди грязные огурцы.

Лицо горело, кровь стучала в висках, даже руки немного тряслись. Под воздействием адреналина Татьяна и не заметила, как забрела вглубь парка. Темнело. Подул ветер, принес с собой прохладу и запах дождя. Татьяна поежилась и огляделась, увидела покосившийся зеленый забор и деревянную будку с надписью «ТИР», закрытую на большой висячий замок, и тихо ахнула. Эта полянка с заброшенным тиром в детстве считалась страшным и загадочным местом. Если верить местной страшилке, то однажды в грозу молния ударила в дуб на этой полянке и сожгла девушку, спрятавшуюся под ним от дождя. Причем от девушки даже и следа не осталось, только оплавленные порванные бусы лежали под деревом. И с тех пор призрак Белой Девушки бродит у дуба по ночам и ищет раскатившиеся бусины.