От этой ассоциации Лизе стало спокойнее.

Пристав снова обратился к ней. Говорил он несколько мягче, чем с классной дамой.

– Елизавета Фёдоровна, расскажите, что именно произошло утром третьего июня, когда ваши подруги были найдены мёртвыми. Меня интересуют любые подробности, которые вам удастся припомнить.

Девушка коротко кивнула, собираясь с мыслями.

– Той ночью я спала крепко, ничего странного не заметила, – начала Лиза свой рассказ. – Примерно в шесть утра нас по обыкновению разбудила Анна Степановна. Когда я проснулась, то увидела, что Ольги в комнате нет. Татьяна ещё спала, – она замялась. – То есть я так думала.

– Почему вы решили, что Татьяна Александровна спит? – уточнил пристав, который непрерывно делал записи, пока Лиза говорила.

– Она лежала на боку. Спиной ко мне, накрытая одеялом. Я не видела её лица, поскольку оно было повёрнуто к стене.

– Она дышала?

– Je ne sais pas[4], – Лиза неуверенно пожала плечами. Пристав ожидал подробностей, поэтому девушка пояснила: – Я сначала к окну подошла, чтобы поправить шторы, а потом – к гардеробу, чтобы взять халат. Мои кровать и шкаф стоят ближе к окнам. А Татьянины – в дальнем углу за печкой. Я заметила только, что она лежит. Вот и решила, что Татьяна Александровна крепко спит. Или вставать ленится.

Шаврин черканул что-то на листке.

– Что было дальше? – спросил он, побуждая девушку к более детальному рассказу.

Лиза не ощущала робости перед этим человеком, несмотря на весь ужас ситуации. С детства она привыкла к тому, что в их доме было полно высокородных гостей. Чиновники всех мастей и отставные военные навещали её папеньку. Лиза к ним привыкла и не боялась посторонних. Лишь свято следовала наказам своего родителя вести себя прилично и тихо, как и подобает благовоспитанной даме. Однако её очень заинтересовали записи пристава. Оттого и говорила она медленно: постоянно отвлекалась, чтобы разобрать в них хоть что-то вверх тормашками. Кроме того, среди бумаг она заметила их фотографии из институтских альбомов. Роскошь, которой, видимо, следствие попросило поделиться.

– Мы с Натальей Францевной коротко побеседовали о том, что погода дивная и хорошо бы погулять, – продолжала Лиза. – Потом Наталья ушла в ванную комнату. Она прямо за углом, поэтому почти сразу я услышала её крик и побежала к ней. А до этого… – девушка нахмурилась. – До этого я попыталась с Татьяной поговорить. Пошутила про её жениха и про привычки. Посмеялась, что нельзя так долго спать. Но ответа я не дождалась, потому что Наташа закричала и я побежала к ней.

– Про жениха мы позже поговорим. – Ещё одна пометка карандашом на бумаге. – Расскажите, что вы увидели, когда прибежали на крик.

– Наталья сидела на полу у входа и кричала в истерике. – Лиза вновь вспомнила представшую перед ней жуткую картину, как если бы всё случилось только что. Она прикрыла глаза, чтобы побороть внезапный приступ дурноты. – А Ольга Николаевна лежала в дальнем конце помещения, где у нас зеркала и раковины. C'était horrible[5], – прошептала Бельская, после чего тяжело вздохнула. – Она лежала на спине, раскинув руки. Глаза открыты. Кожа у неё посинела. И кровь всюду была. На раковине даже. Но вроде бы не свежая, а подсохшая.

Пристав прищурился.

– Как вы это определили, голубушка, позвольте узнать? Близко подходили?

– По цвету, – тихо призналась Лиза.

Она не могла избавиться от мысли, что ничего страшнее в своей жизни не видела. И надеялась, что вовсе не увидит. На её памяти смерть была исходом дряхлых стариков и отважных солдат на войне. Она являла собой жутковато-торжественную картину проводов в мир иной, когда близкие плачут в церкви под молитвы за упокой души усопшего. В такие моменты приходило осознание потери. Принятие неизбежности происходящего. А смерть Ольги и Татьяны виделась Бельской чем-то чудовищно противоестественным. Неправильным. Вызывающим дурноту. Трагедией, которая вовсе не имела права на своё свершение. Оттого, наверное, Лиза всё ещё вспоминала вчерашнее утро, как нечто нереальное.

– Мне сначала почудилось, что кровь ужасно красная, а потом я поняла, что подсохшая как будто. – Девушка нервно дёрнула плечом, отгоняя возникший в памяти образ. – Я же ведь за городом в усадьбе росла. Сама коленки разбивала в кровь. Видела подсохшие ранки у дворовых ребятишек. Да и Ольга такая синяя была, словно очень долго пролежала. Но близко я не подходила. – Она помедлила, собираясь с духом, а затем спросила: – Думаете, она ночью пошла в уборную, поскользнулась, упала и голову о раковину разбила?

– Élisabeth![6] – строго одёрнула её Анна Степановна.

– Я слышала, как другие классные дамы об этом говорили. – Лиза обернулась через плечо на свою наставницу, а потом снова обратилась к приставу: – Она ведь там долго пробыла, верно?

– Верно, барышня. – Шаврин прищурился. – Что ещё приметили?

– Ничего, полагаю, – задумчиво ответила девушка. – Я сама ужасно испугалась. Да ещё Наталья рыдала. И Анна Степановна велела мне увести Наташу обратно в дортуар, чтобы с ней припадок не случился. Я так и поступила.

Лиза снова умолкла. Заметила в листках пометку о времени смерти Ольги: между двумя и тремя часами утра. Ночью, значит. Оттого и синеть начала. Потому что больше трёх часов пролежала.

– Дальше, пожалуйста. – Пристав кивнул, побуждая девушку продолжать.

– Дальше мы с Натальей Францевной возвратились в комнату. Я усадила её на кровать. Потом дала ей воды. Попила сама. Из кувшина наливала, – на всякий случай уточнила Лиза. – А потом увидела, что Татьяна как лежала, так и лежит. Я хотела её разбудить, а она тоже бледная, не дышит, и губы синие.

Анна Степановна за её спиной перекрестилась и зашептала молитву.

– Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. – Шаврин одарил классную даму хмурым взглядом, но от замечаний воздержался.

– Потом я сама в обморок упала, когда поняла, что Татьяна тоже мёртвая. В себя пришла в лазарете. Мне дали нюхательную соль. Там до сегодняшнего утра я и пробыла. – Лиза наконец решилась и задала приставу прямой вопрос: – Думаете, это двойное убийство?

– Елизавета! – воскликнула наставница с явным возмущением.

– Анна Степановна, что вы, в самом деле? – Иван Васильевич с неудовольствием покачал головой. – Извольте не встревать в беседу. – Он снова обратился к Лизе: – Это тайна следствия, барышня. Разглашать не положено.

Бельская выдержала его испытующий взгляд и ровным тоном произнесла:

– Две мои близкие подруги мертвы, а третья лежит в лазарете на грани помешательства. И всё это явно не походит на несчастный случай, иначе бы вы нас не посетили, Иван Васильевич. – Девушка чуть наклонила голову, изучая выражение лица пристава. – Вы про жениха Татьяны хотели спросить. Спрашивайте, будьте любезны.

Пристав, кажется, постарался