— А кто меня спрашивал-то?

— Что за Павел Иванович? Козел какой-нибудь престарелый? Сколько ему лет, семьдесят?

— Нет. — Юля разволновалась и сильно покраснела.

— Неужели восемьдесят? Говори живей.

— Сорок восемь. Или больше. Да не знаю я, честно не знаю.

— Климактерический возраст! — позлорадствовал Авилов. — Так я и думал. И квартирку снял, и машина у него есть. Так ведь, что молчишь? Говори.

— Была.

— Как это была? И куда подевалась?

— Не знаю.

— А где сам роковой мужчина?

— Не знаю.

— Загадочный кавалер. Ребенка сделал и пропал. Так. Не реветь. Быстро в ванную, мыть сопли и продолжим беседу по душам.

— Вы мне тоже не нравитесь! — крикнула она, для безопасности запершись в ванной, а он расхохотался.

Когда она явилась в халате Матильды Карповны с красными глазами, Авилов курил на диване. За две минуты до этого он догадался, что чем рискованней ситуация, тем лучше он себя чувствует. Сейчас он чувствовал себя на взводе и получал от этого удовольствие.

Письмо № 2.

«…Вот таким манером, Танюша, он все из меня выдавил. И про Павла, и про Марусю. Самое неприятное, что записал мамин адрес. Выдержала час натурального допроса, и даже размер обуви Павла Ивановича и то понадобился. К концу даже не слушал, а просто разглядывал меня, как предмет. Вдруг достал из кармана носовой платок и говорит: „Левой рукой обхвати меня за шею, а правой зажми рот и нос платком. Я буду вырываться, а ты держи изо всех сил. Сможешь удержать полминуты, я куплю тебе… Что б тебе купить?“ — „Вязальную машину, импортную“, — выпалила я. „Договорились. Приступай“. Какой там полминуты, я и пяти секунд его не продержала, хотя вся умаялась. Сижу красная, руки дрожат, а он смеется: „Плакала, Хрю-хрю, твоя машина… Но мы тебе сделаем золотые ручки“. Принес из кладовки коробку с причиндалами, называются тренажеры. „Будешь руки качать. Вот это для кисти, это для всей руки. Каждый день часа по два, не меньше. А пол, Хрю-хрю, не надо драить каждый день. Если паркет до дыр протрешь, поменяю за твой счет“.

Что за нос уродский — со школы хрюшей честят…

Прости, Таня, что дописываю не сразу. Спрятала письмо подальше и забыла куда. Прямо, как старуха. Он на меня чаду нагнал, не приведи господи. Опять давай запрещать все на свете. Про письма не упоминал, но я уж и так знаю, что письма тоже нельзя. Вчера шла с рынка мимо летнего кафе, там моего любимого Леонтьева крутили, и погода такая солнечная. Я села за столик и заказала сок. Мест свободных мало, подошли двое с кружками пива и давай гнать. Который черненький, спросил, не угостить ли меня сигаретой, а другой выкатил глаза: „Юрик, как можно! Это же сама невинность! Девушка, вам четырнадцать или пятнадцать?“ Я засмеялась, тогда Юрик говорит: „Какие у девушки чистые ногти!“ Я отвечаю: „Мерси конечно. У вас тоже не грязные“. Он говорит: „Петя, в вашем городе очень вежливые девушки!“ — „Да, у нас, — отвечает Петя, — лучшие девушки в мире“. — И все в таком духе. Я смеялась-смеялась, потом взглянула на улицу и вижу — А. С. собственной персоной вылезает из иномарки. У меня смех в горле застрял, я едва не сползла под пластиковый стол. Сижу ни жива ни мертва, превращенная в памятник. Думаю, повернет голову — прощай, мама. Но он не повернулся, пошел в другую сторону.

И тут мне вдруг себя жалко стало. Вот, думаю, жизнь какая гадость. И деньги есть, а в кафе не посидеть, мальчики веселые, а не поговорить, страх замучит, что работу потеряю. Да и что это за работа-то, господи. Я ведь учиться хотела, Павел обещал мне пропуск бесплатный на подготовительные курсы в институт как матери-одиночке сделать. Где-то мой бедный Павел Иванович? Не хочется думать про него плохого, но лучше б он меня бросил. Но мне кажется, он меня не бросил, а что-то с ним случилось. Танюша, я очень жду твоего письма. После выходных злодей обещал паспорт отдать, и я сбегаю „до востребования“, а на выходные — ура! — отпустил к Марусе».

Авилов переговорил по телефону с теткой. Тетя Нюра, все еще обиженная, ворчливо отрапортовала: «Снова звонила твоя. Страдает насчет встретиться. Ничего я ей не сказала».

— Ну и умница. Полпенсии назад отработала.

Он переоделся в светлые брюки и отправился в «Старый рояль», автоматически отмечая автомобили на дороге. Город-то в общем — двадцать минут в любой конец, компактный. Понты одни, эти иномарки и их скорости. Расстояний нет, чтобы разогнаться. У издательского дома «Панорама» стоял двухместный золотистый «мерс». Он остановился от неожиданности. Машина была пустой, а люк на крыше открыт. Высвистывая «Джонни, оу-е», он подошел поближе: «Надо избавлять город от лохов», — и огляделся. Казалось бы, центр, полно народу, но чем больше народу, тем меньше внимания отдельной персоне… Вот, подумалось ему, так и делают преступников из нормальных людей. Еще бы ключ на капот выложил. Он с сожалением двинулся дальше.

Брат-один уже ждал его за столиком под пальмой. Абрамович-старший, Левша, всегда садился от него справа, младший — Хрипун — слева.

— Что за печаль в глазах, Яша?

— Печаль еврейского народа по оставшимся у русских деньгам, — твердо произнес Левша. — Ах, Пушкин, Пушкин, как же я тебе сейчас попорчу настроение. — Он разлил водку из графина по рюмкам и поднял свою. — Помянем Митяйку. Отмучился мальчик. У шоссе нашли. Мент знакомый поблизости оказался, позвонил, услужливый.

Авилов чем больше злился, тем короче говорил.

— За что?

— Никто не отвечает за территорию. У Босика в наглую средь бела дня магнитофон из «мерса» сняли. Он забрал Митяйку из казино и разговаривать не стал. Поломали, выкинули в кусты у шоссе. Вообще-то беспредел. Но это не все новости. Сегодня пропал Гонец.

— Кто поведет фуру с джипом в Казахстан?

— Это уже второй вопрос. А первый вопрос такой, что они нас прекратят. Надо стрелку забивать, Сергеич.

— Договаривайся.

— Платить придется?

— Там увидим. Кто магнитофон снял? Митяйка не стал бы. Выясни у ребяток.

— И все? Ты не того? Не слишком добрый? Они поймут по-своему. Что так любой может за мелочевку всех подставить. Лучше стукачку поручить.

— Поручи. Главное, побыстрей. Говорят, у Босика проблемы?

— Типа того. Подробностей не знаю, но, ходят слухи, его Гриша-банкомат раздел. Гришу я себе неотчетливо представляю. Тишайший с виду человек, а рискует сильно. Может потерять долю в городе. Взбесится Босик — полетят головы, как кочаны.

Брат-один вздохнул и разлил остатки графина по рюмкам.

— Что-то не пьешь, Сергеич. Грустно тебе?

— А когда я пил? Никогда я не пил.

— Ах, Пушкин, Пушкин, — укоризненно покачал головой Левша. — Как же ты расслабляешься?

— А я не напрягаюсь. Вон у Кати-официантки такая работа. А у меня такая работа. Она же не пьет. — Он улыбнулся девушке. — Катюш, ты бухаешь в свободное время?