Следовательно, он решил устроить мероприятие по случаю выхода на пенсию без особого размаха, в Доме собраний в Листеде, всего в шести сотнях метров от собственного жилья.

Учитывая то, что именно Хаберсот планировал совершить в связи с данным событием, такой прием нужно было организовать как можно скромнее во всех смыслах.

На мгновение он остановился перед зеркалом и оглядел свой парадный мундир, заметив складки, образовавшиеся на ткани за время хранения. Осторожно и неловко разложив на гладильной доске брюки, которые он никогда прежде даже не пытался вывернуть наизнанку, Хаберсот скользнул взглядом по помещению, которое некогда представляло собой теплую и оживленную семейную гостиную.

С тех пор минуло почти двадцать лет; прошлое беспокойным рыщущим зверем пробиралось сквозь многотонные кучи хлама и мусора, до которых никому не было дела.

Хаберсот покачал головой. Оборачиваясь к прошлому, он словно не понимал сам себя. Почему он позволил всем этим разноцветным канцелярским папкам завладеть полками вместо обычных книжек? Почему все горизонтальные поверхности были запружены множеством фотокопий и газетных вырезок? Почему он посвятил всю свою жизнь работе, а не людям, которые когда-то его любили?

И все же он понимал.

Склонив голову, Хаберсот попытался дать выход эмоциям, охватившим его на мгновение, но слезы не пришли – возможно, потому, что они иссякли давным-давно. Ну да, конечно, он знал, почему все случилось так, как случилось. Иначе и быть не могло.

Затем он глубоко вздохнул, разложил мундир на обеденном столе и вытащил дорогую сердцу фотографию в потертой рамке, как делал сотни раз прежде. Если б он только мог вернуть потраченные впустую дни… Если б мог переделать свою сущность и изменить важные решения, в последний раз ощутить близость жены и уже взрослого сына…

Хаберсот опять вздохнул. В этой комнате на диване он занимался любовью с красавицей-женой. На этом самом ковре возился со своим сыном, когда тот был совсем малышом. Здесь же начались скандалы, здесь же его угрюмость возникла и усугубилась. В той же самой гостиной жена в конце концов плюнула ему в лицо и раз и навсегда оставила его наедине с сознанием того, что какое-то банальное дело вырыло яму для его счастья.

Ну да, когда разлад только начинался, он оказался выбит из колеи и погрузился в почти постоянное уныние, но даже тогда не смог бросить расследование злополучного дела. Да, к сожалению, так получилось, и на то были свои причины…

Хаберсот поднялся. Похлопал по одной из стопок с заметками и вырезками, опорожнил пепельницу и вынес мусорное ведро, наполненное скопившимися за неделю грохочущими консервными банками. Напоследок в очередной раз проверил, не осталось ли чего во внутренних карманах и хорошо ли теперь сидит мундир.

Затем открыл дверь.

* * *

Несмотря ни на что, Хаберсот все-таки ожидал, что на прием соберется чуть больше народу; что, уж по крайней мере, придут те, кому он некогда помогал преодолеть тяжелые периоды в жизни, те, кого предостерегал от возможной несправедливости и от проявления неблагоразумия при исполнении служебных обязанностей. В любом случае, он рассчитывал увидеть нескольких старых коллег из структур правопорядка Нексё, уже вышедших на пенсию, а может, даже кого-то из граждан, которые на протяжении долгого периода олицетворяли, как и он сам, высшие инстанции в этом маленьком социуме. Однако увидел только председателя гражданского совета и заместителя аудитора, главу полиции с ближайшими подчиненными, а также председателя Полицейской ассоциации – все они явились по долгу службы, – да плюс пять-шесть человек, которых пригласил лично. А потому он отказался от произнесения длинной речи и решил действовать в соответствии с ситуацией.

– Спасибо, что вы пришли сюда в это прекрасное солнечное утро, – сказал Хаберсот и кивнул старому соседу Сэму, тем самым дав знак, что тот может включать камеру. Затем разлил белое вино в пластиковые стаканы, насыпал арахис и чипсы в алюминиевые лотки. Никто даже не вызвался помочь ему.

Выступив на шаг вперед, он призвал собравшихся поднять стаканы. Пока все выстраивались вокруг него, он осторожно опустил руку в карман и проверил пистолет.

– Ура, господа, – с этими словами Хаберсот кивнул каждому из присутствующих. – Вижу перед собой прекрасные лица в последний день, – с улыбкой продолжал он. – Несмотря ни на что, вы здесь, и большое вам за это спасибо. Вы ведь знаете, через что мне довелось пройти, знаете, что когда-то я был таким же, каких большинство в нынешней полиции. Я уверен, те из вас, кто еще не совсем развалюхи, помнят меня как тихого и спокойного парня, который словами мог выманить разбитую бутылку из кулака рыбака, фонтанирующего адреналином. Не так ли?

Сэм у камеры вытянул руку с поднятым большим пальцем, но лишь один человек из собравшихся сдержанно кивнул. И все же тут и там потупившиеся взгляды выражали молчаливое согласие.

– Конечно, мне жаль, что впоследствии я прославился лишь тем, что палил свечу с обоих концов ради безнадежного дела, и в конце концов это уничтожило мою семью, а также пагубно сказалось на дружеских связях и унесло мою жизнерадостность. Я хотел бы извиниться за то, что так сложилось, и за мою многолетнюю меланхолию. Нет, мне надо было вовремя остановиться. Простите меня еще раз.

Он повернулся к начальству, улыбка его исчезла сама собой, а пальцы сжали рукоятку пистолета в кармане.

– А вам, коллеги, хотелось бы сказать: вы совсем недавно пришли в свои кабинеты, так что лично вас я не могу обвинить в своих неприятностях. Вы делаете свою работу безупречно, двигаясь в том направлении, какое диктуют вам неразумные политики. Однако многие ваши предшественники из иной эпохи подставили отсутствием поддержки не только меня, но и молодую женщину, демонстрируя полное равнодушие и вопиющую непредусмотрительность. В связи с этим предательством я высказываю свое презрение по отношению к той системе, на страже которой вы теперь призваны стоять; к системе, которая не в состоянии справиться с полицейскими задачами, а ведь их решение находится под нашей ответственностью. На сегодняшний день имеет значение только статистика, а не то, насколько глубоко копают следователи, чтобы добраться до сути. И я объявляю вам: будь я проклят, если когда-нибудь был готов мириться с подобной ситуацией.

От представителя Полицейской ассоциации послышалось несколько негромких возражений – что, мол, пусть и будет проклят, – кое-кто упрекнул оратора в неуместной для данного дня интонации.

Хаберсот кивнул. Они правы. Интонация и впрямь была неуместной, как и бо́льшая часть его речей, которыми он на протяжении многих лет прожужжал им все уши. Но теперь все закончится. Сейчас будет поставлена точка и свершится поступок, который его коллеги не забудут никогда. И как ни трудно было ему осуществить задуманное, роковой момент настал.

Рывком он выхватил из кармана пистолет. Стоявших ближе к нему людей словно ветром сдуло.

На короткий миг Хаберсот зафиксировал страх и ужас, охвативший начальников, когда он направил оружие на них.