— Послушай меня, чертова дура! Немедленно вернись...

Дебора нажала кнопку отбоя и выключила телефон.

На шоссе было спокойно. Не прошло и десяти минут, как она уже преодолевала светофоры на Десятой улице в сторону Пидмонта, мысленно готовясь укладываться спать. Машину на гравийной полосе дороги, предназначенной для жителей кооперативных домов Бей-Корт, она парковала на автопилоте. Выйти из машины. Закрыть. Ключи. Почтовый ящик. Дверь квартиры. Дома.

Красный огонек автоответчика привел ее в себя. Дебора проверяла сообщения по телефону еще во время приема, значит, что-то новое появилось за последний час. Ричард? Она нахмурилась, нажала кнопку и пошла в спальню за зубной щеткой.

— Ты здесь? — произнес аппарат.

Дебора замерла, волосы на затылке зашевелились. Снова тот же голос. Британец. Опять не туда попал.

Но это не слишком-то вероятно, да? В прошлый раз он звонил на сотовый.

Верно.

— Если ты здесь, возьми трубку!

Она застыла на месте, слыша настойчивость в голосе. Снова долгое молчание, потом глухой тяжелый удар — и обычный длинный гудок. Автоответчик загудел, зажужжал и умолк. Дебора стояла, не сводя с него взгляда. Что-то в незнакомом голосе встревожило ее, хотя что именно: акцент, напористость или то, что говоривший так и не назвал себя, — определить не удавалось.

Но Дебору Миллер нелегко напугать — по крайней мере так Дебора себе сказала. Она отмахнулась от тревожных звонков, как отмахнулась от неуклюжих заигрываний Харви Уэбстера, и решила укладываться спать. Завтра будет длинный день, и еще не спящая часть мозга обдумывала предстоящие обязанности, пока Дебора выключала прикроватную лампочку и сворачивалась под пуховым одеялом.

Ричард захочет лично посмотреть новые дары. Тем временем она поговорит с газетой «Атланта джорнал конститьюшн», а потом начнет составлять план экспозиции для Кельтской выставки. Позвонит в организовавшую банкет фирму и закинет удочку насчет скидки, поскольку ей пришлось убирать самой. А еще — с утра пораньше — надо успокоить Тони, новую уборщицу музея. Объяснения с некомпетентными организаторами банкетов — это еще пустяк, куда тяжелее объясняться со слишком компетентной уборщицей.

Тони совсем не походила на уборщицу. Всегда настороженная, даже замкнутая, смелая, не столько обидчивая, сколько... ехидная. Дебора подозревала, что поведение Тони (или ее собственная реакция на него) как-то связано с тем, что Тони, кроме всего прочего, умная, образованная — и чернокожая. Во всяком случае, объяснять, почему местные шишки (белые люди) развели такую грязь в ее чистеньком вестибюле, будет, пожалуй, не легче, чем обезвредить взрывное устройство.

А еще надо заняться Кельтской выставкой. Дебора улыбнулась: шотландско-ирландские кресты, украшенные цветными миниатюрами манускрипты и ювелирные изделия. Воплощенная история четырех столетий.

По-прежнему улыбаясь, она тихо погрузилась в сон.

Телефон разразился пронзительным звоном, и Дебора вынырнула из сна, задыхаясь и ничего не понимая. Секунду ей казалось, будто звонят во входную дверь, и она уже почти вылезла из постели, когда окончательно сообразила, что к чему. Было темно, часы у кровати показывали около трех. Если бы Дебора проснулась полностью, то, наверное, предоставила бы разбираться с этим автоответчику, уверенная, что кто-то неправильно набрал номер, но, ошалевшая со сна, она схватила трубку не задумываясь.

— Да?

— Почему ты не в музее? Тебе надо вернуться.

— Что? — На мгновение Дебора растерялась, потом вспомнила. Тот самый голос. — Кто говорит?

— Тебе надо вернуться! — повторил он с тем же раздражением и настойчивостью, что и раньше. — Не дай им его взять!

— Что взять?

— Тело!

— Если вы позвоните мне снова — на любой номер, — сказала Дебора, — я обращусь в полицию. Ясно?

Она нажала на кнопку, обрывая связь, и лежала в темноте, все еще сжимая трубку в руке, уставившись в потолок, ожидая, когда рассеется тревога.

Тело?

Какое тело?

Так прошло шесть минут. Дебора следила, как меняются цифры на подсвеченном экране часов. Сон не шел. Напротив, все ее выключатели будто разом перешли в рабочее положение, и по жилам вновь заструилась энергия, зажигая огоньки и включая приборы. Ночной воздух пах электричеством, как во время грозы.

Тело?

Дебора встала, натянула какую-то одежду и схватила ключи от машины.

Здание музея было темным, стоянка пуста — и то и другое вполне ожидаемо в половине четвертого утра. Какая глупость!.. Надо было остаться дома, в постели.

Дебора открыла входную дверь и проверила панель сигнализации. Все в порядке. Никто не пытался вломиться, и в главном фойе все выглядело так же, как перед ее уходом.

Но когда она вошла, не раздалось звукового сигнала, как бывало каждое утро. А значит, сигнализация не включена. Дебора уставилась на панель. Неужели она настолько устала от приема, что забыла включить сигнализацию?

Она подошла к выключателям света у двери и одним быстрым движением перевела их в верхнее положение.

Никакого эффекта. В фойе со скелетом динозавра, информационными кабинками и временными выставками горели лишь лампочки аварийного освещения, которое не отключалось никогда. Дебора щелкнула выключателями вниз-вверх. По-прежнему ничего. Приглушенный шепоток тревоги, который не дал ей уснуть после телефонного звонка, внезапно превратился в крик. Что-то не так.

Дебора вытащила из кармана сотовый и включила его. Фойе являлось сердцем музея: здание было выстроено в форме половины тележного колеса, каждая спица начиналась здесь и уводила посетителей по выставочным залам к внешней галерее — широкому коридору, уставленному чучелами животных и связывающему все помещения в одну большую дугу. Девушка быстро пересекла вестибюль, прошла мимо витрин, посвященных племени крик, и бросилась по одной из «спиц» к внешней галерее.

Здесь было темнее, лампочки аварийного освещения установлены реже, все витрины (местные ископаемые, карты юрского и мелового периодов, почти полный скелет велоцераптора вместе с изображениями ящера на гнезде в натуральную величину) совершенно темные — большие стеклянные панели, похожие на стены огромного аквариума. Это (невидимые существа плавают за стеклом) внушало тревогу, и Дебора заторопилась. По-прежнему не попадалось никаких признаков поломки, никакого беспорядка, но во рту возник слабый металлический привкус, словно какая-то первобытная железа в стволовой части мозга активировала тревогу. Дебора шла все быстрее — и на ходу набирала домашний номер Ричарда.

Пошли длинные гудки.

Забудь о темноте, иди дальше. Не смотри на витрины.

Внешний коридор, где хранились чучела и куда в конце концов впадала палеонтологическая галерея, Дебора недолюбливала. Все такое мертвое, такое викторианское — как тогда понимали музеи. Здесь и пахло по-другому: нафталином и формальдегидом — гораздо старше велоцераптора; заплесневелым и книжным вариантом учености, придуманным людьми, которые убивали птиц, а потом размышляли о проблемах латинской классификации над плохо набитыми чучелами. Дебора называла это логикой собирателя бабочек: «Смотрите, какая красота! Давайте убьем ее — так мы все сможем увидеть, как это было красиво». Когда-нибудь, как-то сказала она Ричарду, тут все надо будет изменить. Он только улыбнулся и ответил по своему обыкновению: «При условии, что ты не превратишь мой музей в тематический парк». Правление, разумеется, любой ценой стремилось привлекать посетителей.