— Отвали, — прошептала я, удивляясь, что никуда за прошедшие годы не пропала юная парикмахерша Юлька, которой и по рукам клиентам иногда приходилось давать, пресекая вольности. Потом я подняла голову — на меня смотрел высокий представительный господин, словно сошедший с портретов девятнадцатого века.

Что я сказала, он не расслышал.

— Посмотрела? — продолжал господин. У него были черные как оливы глаза и немигающий взгляд. — Встань. Сидишь как кабацкая девка.

Я не пошевелилась. Господин покачал головой и сел в кресло, из которого выползла я.

— Полковник Дитрих, — выплюнул он брезгливо, — высочайшей милостью императора был помилован. Хочешь знать, что ждет его дальше?

Я помотала головой. Какое мне дело до какого-то полковника? Лишь бы господин не приказал отшвырнуть меня от огня. У меня нет сил сопротивляться.

— Их ждет пожизненная ссылка. Всех до единого, кто живым доедет до северных островов. Что до тебя, то… — он откинулся назад и буравил меня взглядом. Очевидно, чего-то ждал, но я впитывала живительное тепло, оттаивала в прямом смысле слова. — Святой Трон и император освободят всех жен от брачной клятвы. Но видишь ли, дорогая дщерь, за ошибки надо платить.

Я кивнула. Мели, Емеля, я в этом даже с тобой согласна.

— Ни я, ни твой брат, никто из нашей семьи не хочет пятна, — он поднял руку, описал полукруг, выставленный палец остановился на мне. Я в ответ скривилась. — Есть тот, кто сегодня же возьмет тебя в жены и увезет отсюда как можно дальше? Какой-нибудь завалящий капрал, чтобы ты остаток дней провела с ним в крепости под палящим солнцем?

Я оживилась. Если у меня такая альтернатива, я ориентируюсь на климат. Есть пустынный завалящий капрал?

— Но ты всегда была идеалистичной и верной… дурой, — припечатал меня господин. — Оставайся такой. Много денег тебе я не дам, только чтобы ты не умерла по дороге. Послезавтра их всех отправят этапом прочь — никто не скажет, что для единственной дочери я сделал мало. Хвала Всевидящему, если о тебе все забудут. Или, Аглая, ты была больше чем просто женой государственного преступника?

— Кто-то из нас двоих, — сказала я, подбирая под себя ноги и поворачиваясь спиной к огню, лицом к господину, — сошел с ума. Я не замечала за собой проблем с психикой.

Господин наклонился вперед, словно меня не слышал. Мне показалось, он уставился на мои ноги в темных тонких чулках, которые неблагонравно торчали из-под юбки.

— Над головой твоего мужа сломают шпагу, — пророчил он, — лишат его всех прав состояния. Его закуют в кандалы и отошлют прочь, невзирая за прошлые перед императором заслуги. Пытаться устроить переворот, замышлять убийство его императорского величества? О чем ты думала, когда умоляла меня устроить брак с этим полковником? — В его голосе мелькнула жалость. С такой же интонацией мой директор по персоналу увольнял за пьянство одного из отличнейших мастеров — какие руки и какая дурная башка. — Дочь графа фон Зейдлица — жена цареубийцы. Возможно, ты была с ним заодно? Пошла вон.

Я неторопливо поднялась. Мне стоило все обдумать. «Вон» еще не значило из этого дома, из тепла, а господин мало на что был способен, кроме как поплевывать на меня ядом.

Пока я медленно шла к двери, мужчина — граф фон Зейдлиц? Вероятно, — провожал меня тяжелым, ощутимым взглядом. Мог бы, наверное, воткнул мне в спину нож. Я опять посмотрела на свои руки — нет, твое сиятельство, ты слегка ошибся в расчетах. Этих колец мне хватит на то, чтобы уехать туда, где хотя бы не так адски холодно.

Жаль, что нет капрала. Юлия Гуревич дважды была замужем — два брака, два расчета, третий раз не планировала, ну что же, иногда брак — лучший выход из всех возможных.

Я закрыла за собой дверь. Заметив меня, вытянулся хлыщеватый молодой парень. Лоб его был наморщен — не мог решить, пасть ниц или так обойдется моя милость. Я мазнула по парню взглядом, меня больше интересовало, где в этом доме моя комната и есть ли она, таковая, здесь.

Я — что я о себе знаю? Жена государственного преступника, но могу перестать быть женой и остаться здесь, в этом городе, насквозь промороженном. Я графиня, как минимум по рождению, но, судя по всему, титул сохранился. Значит, могли сохраниться и связи. И еще у меня есть отец, который очень переживает за собственный зад и кресло. Он в таком случае повлиял на то, чтобы моего мужа не казнили, или кто-то иной подсуетился, или все было в рамках закона и императорской воли?

Я не спеша дошла до следующей комнаты. Роскошь и вместе с тем что-то безвкусное и неудобное во всей обстановке. Слишком много украшений, лепнины, драпировок, много мебели, ваз, статуэток. Излишества, сформулировала я, ощущение тесноты и…

И да, мое платье, о которое я запнулась в очередной раз. Мокрое, грязное, весь подол был безнадежно изгажен. С другой стороны, я была бы не против рухнуть на пол и специально сшибить пару гипсовых белоглазых харь.

— Идите к себе, ваше сиятельство, — услышала я негромкий сочувствующий голос. Я обернулась — говоривший был стар, высок и по одежде похож на священника или монаха. Пока я раздумывала, что бы спросить, монах, подметая полами рясы вылизанный пол, скрылся.

У меня здесь имеется угол, подумала я. Где он? Безнадежно я осмотрела огромный зал, наверное, бальный, расписанный от пола до потолка пасторальными сценками в лепных рамках, насчитала в разных углах три кабинетных рояля, зашла в домовую церковь — совершенно не похожую на те, что я видела, просто скромное помещение, драпированное от и до, золотой круг на возвышении и позади него — статуя молодого мужчины, закрывшего кончиками пальцев глаза. Местное божество по телосложению напоминало греческого или римского полубога, уставшего от увиденного на земле. В золотом круге горел огонь — нет, сам золотой круг горел, будто через него собирался прыгать несчастный тигр. Я протянула руку — обожгусь, и черт с ним, но огонь был холодный.

Магия? Ритуал?

На левой драпировке были богомольные сцены, на правой — надпись «Всевидящий да хранит эти земли» и изображение множества островов. Где-то посреди бескрайнего океана россыпь крупных и мелких бусин с севера на юг. Где я? Возможно, на этом острове, украшенном короной.