В ней больше нет жажды и нет боли. В ней теперь больше человеческого, чем было когда-либо. Ее маленькая девочка заплатила своей жизнью за ее спасение.

– Дай ее мне!!!

Тельце маленькое, еще теплое, но уже неживое. А личико красивое, не такое, как у других новорожденных. Ее девочка особенная. Ее девочка могла бы стать очень особенной, если бы не умерла!

Крик вырывается из горла с ошметками тумана, рубиновыми каплями крови оседает на маленьком мертвом лице. Стонет вяз, вырывая из земли один корень за другим, словно хочет убежать прочь от Габи и ее нечеловеческого горя. Пусть бежит! Пусть все они уходят, убегают! Пусть оставят их с дочерью в покое!

– Габи… – На плечо ложится рука. Габи снова кричит, и нянюшка падает на колени, зажимает ладонями уши.

– Не мешай мне! Убирайся!!!

А маленькое личико капризно морщится. Наверное, от ее крика. С малышами нужно разговаривать тихо и ласково. Какая же она мать, если не понимает таких очевидных вещей?!

– Все хорошо, моя маленькая. Мама больше не будет кричать. – Мама не будет кричать и сотрет рубиновые капли с розовых щечек.

Детский крик слабый, слабее комариного писка, но все равно сильный, сильнее завывания ветра в ветвях. Как такое может быть, Габи не знает, она смотрит на свою девочку, а девочка смотрит на нее синими-синими глазами.

– Чудо… – шепчет за спиной нянюшка. – Это чудо, миленькая. Покажи! Дай посмотреть на нашу девочку!

Но Габи не хочет, не находит в себе сил расстаться с потерянной и вновь обретенной дочкой, синеглазой девочкой из воздушного замка. Габи прижимает к груди хнычущий сверток, ревниво поворачивается к нянюшке спиной.

– Хорошо. – Нянюшка не злится, нянюшка понимает и ее радость, и ее страх. – А теперь нам нужно уезжать, Габриэла. Нам нужно увезти отсюда твою дочку.

– Нет.

Решение твердое и непоколебимое. Оно родилось одновременно с ее девочкой, в тех же муках родилось. Она не бросит Дмитрия, не отдаст его на растерзание толпы. В ней есть сила. Та сила, что гнула, вырывала с корнем вязы. Та сила, что вернула в этот мир ее ребенка. Сейчас она способна на многое.

– Нет… – Иногда нянюшка может читать мысли. Или она просто очень старая и очень мудрая. – Нет в тебе больше сил, миленькая. Не чую. Отдала все. Вот ее спасая, отдала. Обменяла на ее жизнь. Нам нужно уходить.

– Мне нужно к мужу!

– Он справится, Габриэла! Он мужчина!

Да, он мужчина. Но в его мире нет места упырям и ведьмам. Он верит и одновременно не верит. С неправильностью и нелогичностью творящегося вокруг его смиряет лишь любовь к ней, Габи. Пришла ее очередь отдавать долги.

– Сделай мне такой же. – Она смотрит на осиновый кол в нянюшкиной руке. Уже без страха и отвращения – лишь с нетерпением.

– Не нужно. – Нянюшка качает головой. – Если кто-то еще остался, я справлюсь сама. А тебя и твоего ребенка они не тронут. Не посмеют.

Спросить бы, почему не посмеют. Уж не потому ли, что в ее жилах и жилах ее девочки течет черная кровь фон Клейстов? Голос ее теперь едва различим из-за ласкового шепота лощины, и нечеловеческого голода больше нет, но все же, но все же… Алекс фон Клейст отравил и ее кровь, и ее жизнь. А теперь пришел за ее дочкой.

– Мы должны убить его, нянюшка. – Собственный голос звучит с пугающей решительностью. – Он ведь не остановится. Он не откажется от нее. – Холодные губы ласково касаются теплого лба дочки. – Скажи! Скажи мне правду!

– Не откажется. – Нянюшка качает головой. По глазам видно, как сильно ей не нравится сказанное, но врать Габи бессмысленно. Может быть, она и лишилась сил, но разума она пока не лишилась. – Рано или поздно он придет за одной из вас. Или за обеими…

– Его можно убить? – Кол в руке нянюшки манит, дарит надежду.

– Я не знаю, Габриэла. Он не такой, как те… упыри. Он тот, кто их породил.

– Но он смертен?

– Наверное.

Этого достаточно. Утешение можно найти даже в надежде.

– Но убить его будет непросто. Тем более сейчас, когда ты обессилена, Габриэла. Одумайся, миленькая! Тебе нужно набраться сил!

Наверное, она бы одумалась, послушалась нянюшкиного совета. Не ради себя, а ради дочки. Вот только ей не пришлось выбирать…

– Нам нужно вернуться в Гремучий ручей. – Габи шла быстро и уверенно, несмотря на окружившую их тьму. – Пешком до города нам не добраться. В деревне я никого не знаю, а в усадьбе есть лошади. Ты ведь умеешь ездить верхом, нянюшка?

Это был хороший план. Приемлемый. Конюшня располагалась у внешней границы поместья, они могут добраться до лошадей незамеченными. Где-то в глубине души теплилась надежда, что по пути к конюшне они встретят Дмитрия и ей не придется делать этот страшный выбор между безопасностью дочери и любовью к мужу. Наверное, нянюшка это чувствовала, потому что ничего не ответила, лишь проворчала что-то себе под нос.

Возражала дочка. Как только они пересекли границу усадьбы, ее маленькая девочка снова заплакала. Пока еще тихо, но в лощине каждый звук сейчас, казалось, усиливался многократно.

– Голодная она, – сказала нянюшка. – Покорми, пока она тут всех не перебудила.

Голодная… А Габи и не подумала, не догадалась. Вот такая она непутевая мать.

Они остановились у водонапорной башни, которую по заказу Дмитрия спроектировал инженер из Москвы, Габи села на землю, прислонилась спиной к еще не отдавшей дневное тепло стене. Нянюшка осталась стоять. Пока Габи кормила дочь, она сторожко оглядывалась по сторонам. Со стороны дома доносились крики и выстрелы. От каждого звука Габи вздрагивала, испуганно поглядывала на дочку. Саму ее бил озноб. Казалось, из нее ушли не только силы, но и те крохи тепла, что еще оставались. И лишь решимость спасти свое дитя любой ценой была в ней нерушима и незыблема.

Первой это услышала нянюшка. Вскинулась, половчее перехватила осиновый кол, встала перед Габи и девочкой, закрывая их своим телом.

От кого закрывая?..

Шаги были едва различимы. Тихие, по-стариковски шаркающие шаги. Может быть, кто-то из слуг решил сбежать из усадьбы через тайную калитку? Сколько их было – этих слуг? Габи не знала. Никогда не задавалась таким вопросом.

Наверное, им удалось бы остаться незамеченными, спрятаться в густой тени водонапорной башни, если бы не луна. Луна растолкала тучи и выкатилась на ночное небо во всей своей предательской яркости. В ее жемчужном свете мир вокруг сделался вдруг резким и отчетливым, как рисунок углем. Черная громада башни. Черная фигура нянюшки. Черная тень на парковой дорожке. Высокая, из стороны в сторону раскачивающаяся тень.

Запахло кровью. Остро, горько, невыносимо. Габи замутило от отвращения. Не верилось, что совсем недавно запах этот сводил ее с ума, превращал в животное. Очевидным было лишь одно: тот, кто стоял на дорожке, истекал кровью. Или искупался в крови…