По моему лицу потекли слезы. Я вскочила с кресла, бросилась к нему, обняла его за плечи, уткнулась носом ему в грудь и разрыдалась:

– Не отдавай меня никуда, папочка, я не хочу быть принцессой, я не поеду! Мне никто, кроме тебя, не нужен! Скажи им, что я твоя дочь! – Никогда не думала, что умею плакать, тем более – навзрыд. А причитать я, видимо, научилась на лету. Отец ласкал мою спину своей огромной, как лопата, ладонью и прятал свое лицо в моих волосах. Впрочем, насладиться горем мне не удалось, – в дверь кабинета постучали. Отец, вздохнув, поправил камзол, взъерошил мои космы, грустно улыбнулся и вышел в коридор.

Я заглянула в зеркало и ужаснулась своему виду: заревана, растрепана, – ну просто крестьяночка какая-то… Недостойно дочери графа Норенго, ой, вернее, принцессе, выглядеть такой дурехой… Что ж, придется привыкать к своему новому статусу. Эта мысль, вместо того чтобы подбодрить, вызвала очередные слезы, я подоткнула юбку, вылезла в окно, пробралась по карнизу до окна в оружейный зал, забралась туда, закрыла двери изнутри, разделась, подошла к мешку с песком для отработки ударов и взорвалась. Я вымещала на нем свою злость, боль, ненависть неизвестно к кому, плакала, молчала, снова плакала и била, била, била. Четырехпалый Дин был бы мною доволен, – часа через три, когда я угомонилась, разбив себе в кровь костяшки пальцев, локти, голени, из мешка струйками сыпался песок, а мое тело отказывалось мне повиноваться…

…Прощание вышло грустным, – несмотря на ранний час, все жители замка стояли у ворот. Женщины утирали слезы, всхлипывали, махали платками. Мужчины, хмурясь, молча смотрели нам вслед. Ребятишки взобрались на стены и махали руками, как ветряные мельницы, – в общем, я чувствовала себя как на похоронах. Причем на собственных. И лишь гордость не позволяла мне снова зареветь. Я привстала на стременах, помахала рукой всем, кто меня провожал, потом развернула Уголька и медленно выехала из ворот. Моя маленькая свита двинулась следом. Отец на своем Листике пристроился рядом, и я почувствовала себя чуть лучше.

Кроме папы, как я продолжала его называть про себя, с нами ехали четыре воина из замковой стражи – огромные, кряжистые мужики в кольчугах и шлемах, вооруженные до зубов и готовые ради своего господина на все. Прошедшие не одну войну, они были не молоды, но я бы не советовала юным, полным сил и здоровья юношам скрещивать свое оружие с ними: опыта и хладнокровия у них хватило бы на небольшой отряд наемников. Впрочем, для меня лично наука одного из них – воина по прозвищу Четырехпалый, – не прошла даром: с каждым из них по отдельности я бы сразиться рискнула. А вот вместе – увольте. Поэтому я расслабилась, перестала оглядываться по сторонам и повернулась к отцу. Неторопливо беседуя о всякой ерунде, мы с ним всячески избегали смотреть друг другу в глаза и не затрагивали единственную интересующую нас тему – вопрос о моем будущем…

А через час с небольшим слитный шелест мечей, вылетающих из ножен, заставил меня рефлекторно пригнуться и дернуться к ножнам за своим мечом… Однако тревога оказалась ложной – из-за дерева, к которому рванулся Ди, выскочил с поднятыми вверх руками, в одной из которых был зажат букет моей любимой сирени, Эдвин. Вечный мой противник во всех наших детских баталиях, соперник в оружейном зале, язва и задира, с которым я не задумываясь бросалась в драку, стоял на дороге с букетом цветов и плакал. Отец пришпорил коня, проехал мимо, за ним проскакали Ди и его друзья, а я сидела на коне как полная дура и тупо смотрела на него, не в силах что-нибудь сказать. Эдвин протянул мне букет, вытер лицо рукавом, потом взял мою руку, приложил ее к своей щеке и замер. Я растерянно оглянулась вокруг, потом сняла с шеи цепочку с изумрудом, которую мне подарил на десятилетие папа, повесила ему на шею, потом, склонившись к нему, неумело чмокнула его в щеку и пришпорила коня.

– Я буду тебя ждать! – прошептал Эдвин, сжал в кулаке цепочку и, понурив голову, побрел по направлению к замку. Я смотрела ему вслед, пока Уголек не свернул за поворот и деревья не скрыли юношу от меня.

…Папа не давал передышки ни нам, ни лошадям, и благодаря этому к вечеру мы въехали в Резор, маленький городок, стоящий на дороге, проложенной еще при короле Орше лет двести назад через все королевство Эррион от границы с Эламом через столицу и до королевства Дореда. Дорога была практически прямой, постоялые дворы располагались через каждые двадцать миль, и путешествие по ней было вполне комфортным. При желании, обладая достаточной суммой денег, можно было использовать конные подставы, и тогда путь от границы до столицы занимал дней пять. Королевские курьеры добирались еще быстрее. Мы же особенно не торопились, кроме того, поворот к нашему замку лежал почти на полпути к границе, поэтому папа надеялся добраться до столицы дней за четыре–пять…

Постоялый двор оказался небольшим трехэтажным строением, почти весь первый этаж которого занимала таверна. Подбежавший конюх принял поводья наших лошадей, Ди с товарищами закинули за плечи весь наш багаж, состоящий из трех переметных сум, и вся наша компания ввалилась внутрь. Гомон, чад, разнообразные ароматы с кухни, копоть от горящих факелов и так далее создавали весьма причудливую атмосферу вседозволенности и беспечности. Пока мы с папой оглядывались в поисках свободного места, Ди отловил хозяина, пара монет поменяла хозяина, и минуты через две мы с комфортом расселись за огромным дубовым столом недалеко от камина, в котором на вертеле аппетитно потрескивал поросенок. Двое забулдыг, прежде располагавшихся за нашим столом, после пары слов, произнесенных Эри на ушко одному из них, почему-то заторопились по домам. Впрочем, я не осталась на них в обиде, потому что близость ужина напрочь отбила у меня все мысли о гуманизме к ближнему своему.

Поросенок тоже, как оказалось, жарился именно для нас, поэтому через пару минут он оказался у нас на столе, а его косточки захрустели на наших зубах. Служки метали на стол все, что было на кухне, хозяин носился от стойки к нам и обратно, а я, постепенно насыщаясь, начала с интересом посматривать по сторонам. Меня можно было понять, – за все свои шестнадцать лет я только второй раз путешествовала по стране, а первое путешествие, как ни странно, почему-то не отложилось в моей памяти. Так что приходилось наверстывать упущенное.

За столом напротив размещалась довольно колоритная компания из шести рослых молодых мужчин, судя по скупым и точным движениям, профессиональных воинов и пожилого, но подтянутого вельможи с неожиданно цепким и острым взглядом. Сквозь гомон таверны я не могла разобрать ничего из их разговора, но, судя по реакции воинов на его слова, дворянин состоял в довольно высоком звании, но при этом пользовался любовью или, по крайней мере, большим уважением. Заметив мой заинтересованный взгляд, один из воинов его свиты взглядом показал дворянину на меня. Тот повернулся ко мне, заинтересованно оглядел и неожиданно подмигнул. Я улыбнулась в ответ. Он склонил голову в воображаемом поклоне, приподнял за меня бокал, пригубил и продолжил свою беседу. Я продолжила озираться по сторонам. В дальнем от меня углу зала компания порядком подвыпивших мужиков метала ножи в импровизированную мишень, сопровождая каждый бросок азартными криками и комментариями. Небольшие кучки монет на их столе то и дело меняли хозяев. Я заинтересованно всмотрелась в игру и решила, что при таком уровне меткости, который демонстрировали участники, я бы заработала себе на неплохой ужин. Впрочем, мой желудок был уже переполнен и начал постепенно «давить на глаза», как обычно говорил Альфред. Остальные люди в зале не привлекли моего особого внимания, разговор папы с Ди и его людьми мне был не особенно интересен, и я вдруг решила попытать счастья в метании ножей. Отец, услышав просьбу, пожал плечами, насыпал мне в ладонь несколько монеток разного достоинства и кивнул Эри. Тот молча расчистил мне дорогу в угол, сгреб по пути два табурета и, демонстративно пропустив меня вперед, обратился к рыжему здоровяку, стоящему с ножом в руке на линии броска.