– Ты, Костя, теряешься в догадках, почему мы нашли тебя? – индеец откупорил банку оливок с анчоусом и, запустив в неё смуглую руку, отправил несколько штук себе в рот. – Всё просто, амиго! Кто каждый день возвращался в мыслях к теории Станиславского и учению Хуана Матуса, поведанному миру Кастанедой? Подобное притягивается к подобному! Тебе, таки, удалось притянуть наше внимание!

При этих словах перуанский Нагваль обнял Алексеева, и они на пару уставились на Снопова.

– Надо сказать, что для общения с нами дон Снопов далеко не лучший кандидат!

Дон Хулиан состроил скептическую гримасу.

– Ну, сам посуди, Костя! 43 года! Гибкость мышления уже «йок». Не мозги, а шайтан-арба, громыхающая по заезженной колее. Тот ещё ученик!

– Да и лень! – подхватил обвинительную речь Хулиана Алексеев. – Эх, обломовщина!

– Кстати, как все лежебоки, ты вроде тяготеешь к писанине? – обратился индеец к Константину. – Дарю сюжет: напиши про Обломова, но не с точки зрения Ольги или Штольца, – как о вечном добродушном восторженном ленивце, а как о сновидящем. То есть он – его тело – целыми днями валяется, знамо, на диване, а на самом деле – его дубль – второй элемент осознанного восприятия – путешествует по всей планете, спасает людей, восхищается красотами Версаля и Рима, переносится в долину Царей и Кар-нак, воспаряет к иным планетам. Ну, как сюжет? А будучи истинным сталкером, дабы не травмировать психику окружающих своими знаниями и возможностями, он каждый день надевает маску простодушного Ильи Ильича и пасёт в полях овец и кавказских мастифов.

– Да уж, похоже, нашему полку прибыло!

Алексеев усмехнулся и, озадаченно, вытянув губы трубочкой, произнёс:

– Виват Нагваль Илья Ильич, он же чабан!

– А вы откуда узнали, что я их пасу? – спросил дона Хулиана Константин.

– Кого? Овчарок-то?! – давясь со смеху, проговорил индеец. – Да лётчик с Мячковского аэродрома знакомый над твоей деревней каждый день петли вьёт. Он рассказал, ага!

– Ну… Пастух у нас есть. Осталось найти, либо свинарку, либо Анюту. Исходя из их данных, мы и решим, что за кино будем снимать, – задумчиво размышлял вслух Константин Сергеевич.

– Так может того, – совместить два в одном? – задорно сверкнув Алексееву глазами, предложил Хулиан. – Окружим Анюту музыкантами, рождёнными в год Кабана, – вот тебе и свинарка, и героиня «Весёлых ребят»!

Допив свой бокал, он посмотрел на сияющее золото куполов собора, и, вздохнув, пустился в странные воспоминания:

– Кстати, о месте, где мы беседуем. Вон, прямо перед нами Собор Успения Пресвятой Богородицы – детище Андрея Боголюбского, братца маво.

Лицо дона Хулиана посерьёзнело.

– Там находится родовая усыпальница настоящих индейцев. В ней спят вечным сном дети Гюрги, по прозвищу Длинная Рука, да его десятого сына, звавшегося «Большое Гнездо».

Хулиан прошёлся бутылкой по опустевшим фужерам, наполняя их пузырящейся живой смесью.

– За их светлую память предлагаю выпить не чокаясь… Эх! Как поётся в песне: «Издалека долго, течёт река… Клязьма», – протяжно пропел он зычным заливистым голосом и опрокинул бокал себе в рот.

– О! Оцеоле больше не наливать! Быстро же огненная вода сделала с твоим мозгом своё подлое дело, Хулианыч! – укоризненно покачал головой Станиславский, отбирая у индейца бутылку. – Вот что значит, отсутствие у народа гена, подавляющего алкогольную зависимость. Эх-хе-хе!

– А чёй-то мы сразу шьём мне такой диагноз, а, профессор? – глядя на Станиславского недобрым помутневшим взором, возмутился индеец.

– Кто, собственно, сказал, что я, дон Хулиан, прежде чем родиться в Центральной Америке, не мог княжить в древней Руси? Может я по батюшке Юрьевич?! Снопов, чё сидишь?! Давай, поддерживай собутыльника!

– Простите, конечно, многоуважаемый учитель Хуана Матуса, но я, пожалуй, приму сторону Константина Сергеевича. Даже на мой неопытный взгляд ваша фантазия зашла слишком далеко.

– Ты что делаешь, а? Говорю, – давай, вызволяй бутылку у академика! А ты?! Верю – не верю…

– Так, значит, вас звать Хулиан Юрьевич? И вы утверждаете, что вы – сын Юрия Долгорукого?! – не унимался Константин.

– Да, утверждаю на полном серьёзе.

– Не-а! Вот это – враки! В летописях нет упоминания о сыне Гюрги с таким именем. У славян таких имён не было!

– Да ну! – притворно удивился Хулиан, повернув к Снопову своё скуластое лицо, с миной удивлённого идиота.

– А вот спорим, что это одно из самых популярных славянских имён, даваемых наставнику в момент посвящения неофита в мистерии!

Чёрные очи застывшего с протянутой рукой Хулиана Юрьевича в упор глядели на недоверчиво улыбающегося читателя Кастанеды, и, чем дольше Константин смотрел в мутные хмельные зрачки индейца, тем больше пьянел сам. Льющаяся из них властная сила не давала ему отвести взор.

«Да что же я так нагрузился-то! Как же я за руль-то… Хорошо, что Иринка взяла права… Вы уже оба, не, четверо, ой, сколько народу-то собралось!» – вяло ворочая языком, Снопов попытался прилечь на скамейку.

Станиславский сделал индейцу едва уловимый знак рукой. Тот моментально вышел из образа захмелевшего пьяницы и устремился на помощь Константину Дмитриевичу. Убедившись, что мозги клиента в ступоре, а его тело вот-вот обретёт состояние грузной недвижимости, со словами: «Сеня, нам пора освежиться!» он увлёк Снопова к краю обрыва.

Порыв ветра ударил отрезвляющей прохладой в раскрасневшееся лицо Кости.

– Смотри, красота-то, какая! – взмахнув руками, словно орёл крыльями, дон Хулиан ловко поднырнул под плечо застывшего с распахнутыми объятиями Константина Дмитриевича и заиграл на своей флейте «Полёт кондора».

Панорама, открывшаяся взору Снопова, завораживала. Внизу неспешно катила свои гладкие зеркальные воды река Клязьма. Над ней бесшумно скользили по парящей эстакаде авто. Будто соперничая с далёкими бензиновыми букашками, ласточки, расправив крылья, нарезали круги над долиной реки.

В следующую секунду Константин понял, что летит с обрыва кубарем вниз.

Хмель – как рукой сняло! Сердце бешено колотилось, а мозг отстранённо считал кувырки:

«Песок – небо, трава – небо, щебёнка, твою мать!!!»

– Во народ пошёл! – проговорил Хулиан, провожая, закубырявшего вниз по холму Костю отстранённохолодным взглядом.

– Что случилось коллега? – отозвался Станиславский.

– Знаете, о чём он сейчас думает, профессор? Ему – до смерти четыре шага, а он гадает: спёр я у него ключи от машины, прежде чем сбросил под откос, или нет?

– Наш человек! – покачал головой Алексеев. – Да… Автомобильный синдром окончательно закрепил точку сборки москвичей в мире колеса времени.

– Ничего, ещё один кульбит, и мы её сейчас оттуда вышибем! – прорычал Хулиан.