Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последний раз Пыльник лишил жизни маленького Даллана, запустив в него поганые семена-пылинки остервеневшего насильника, бесчувственной шайки грабителей и многих ещё нехороших людей; внутренность мальчика не выдержала объема влитой в неё грязи и черни, и все его органы забились нечистотами и иссохли враз. До того Пыльник аналогичным способом убил старушку, проходившую через Монтаг-Сквер в английском Саттон-Колдфилде, — скверное местечко, где оборвалась не одна жизнь. Ещё раньше от его невидимого нападения пострадала чернокожая девочка из народа Хуту, мирно шедшая с цебаркой воды в руках по тропке меж густых полей слоновой травы, где когда-то её далёкие предки живьём закололи небольшой отряд Тутси (в том месте скопился просто смрад человечьей грязи). Ни в чём не повинную девочку тоже пронизал столб нечестивой трухи и выхлестал через её глазки, уши и носик всю молоденькую жизнь, бившую когда-то ключом; её тёмная кожа, так же как у Даллана и прочих жертв Пыльника, которым не было счёту, обесцветилась, обескровилась, усохла. А если копнуть в ту старь времён, когда ещё прадедушка Мариетты был в добром здравии и лихо отстреливал из старушки М-14 партизан в Лаосе, вспомнится много, очень много подобных случаев. А сколько народу погибло в его удушливых лапах в тысячелетнюю архаику, на самой заре эры человека, в античность, в средневековье, в Новое время, в последовавшее за ним столетье Разума… Не сосчитать! За Пыльником тянется предлинный шлейф выпотрошенных тел детей, стариков, больных, праведников, простых честных людей. Тем не менее, выбирая язык классического криминалитета, можно сказать, что Пыльник — это простой исполнитель преступлений, хоть и просочившийся когда-то (кажется, задолго ещё до первородного греха, который в среде высоких теологов принято писать с заглавной буквы) в наш мир извне. А организаторы и заказчики — простые люди, свободной волей избравшие путь лжи, порока и злодейства.
Так что каждый раз, когда люди всуе клянут кого-то, унижают, подвергают бесчестью, ломают кости, выворачивают суставы, сжигают на кострах и побивают камнями, они тем самым вносят большую и малую «лепту» в открытие проклятой червоточины, из которой когда-нибудь обязательно покажется Пыльник и закружит в своём смертельном урагане человека или человечка, не знавшего за собой плохих дел. Такое вот проклятье рода человеческого.
***
Природа сего сверхординарного субстрата лишь однажды открылась одному только человеку, который после встречи с ним не был задушен обезжизнивающим пылеворотом. То был старый, дряхлый, вечный алхимик (как будто бы века пятнадцатого), исполненный искусством трансмутации веществ.
В один погожий день этот седовласый яред по заведённому порядку томился в своей мастерской за работой, как вдруг один из чугунных тиглей, стоявших на деревянном столе у худого стрельчатого окна, задрожал, затрясся, заходил ходуном. Старый зельевед обернулся, посмотрел на «оживший» котелок с минуту, отпрянул от рабочего стола и в страхе забился в дальний угол, образованный холодной каменной стеной и местами подгнившей и поросшей мхом деревянной перегородкой. Из не на шутку распрыгавшегося сосуда, словно из венецианского фонтана, вырвалась мощная струя густой-густой пыли цвета серой умбры; хитрые метаморфозы превратили бесформенные пары пенившейся, пузырившейся грязи в «туловище» и «голову», соединённые друг с другом на манер человеческой конституции. В комнате у алхимика загудел ветер. Бедный старик, до того с головой погружённый в трактаты про ведьм, инкубов и уроборосов, который буквально жил в окружении нечисти, теперь дрожал как свечка на морозе. Сердце выстукивало отходную, дряблые руки, испещрённые реками и рукавами вен, трепыхались с чудовищной амплитудой, как если бы алхимик окунул их в вар. Старик позабыл об том, как сам же пару дней назад засыпал в этот тигель горсть «ценнейшего» праха беременной девочки с тем, чтобы попытаться произвести очередной обряд чудесного преобразования куска железа в вожделенное золото.
Фигура, нависшая над горшком (из горлышка всё ещё выходили ветерки-потоки, подпитывавшие её исподнизу), ощередилась, разинула дыру-«глотку», в мгновение ока вылетела через окно и, очутившись на покрытой грубым булыжником мостовой, разом скрутила в вихрь горбатого старика-зеленщика, катившего тележку со снедью, выдавив через его наморщенные глаза, через рот, обрамлённый седыми усами и бородой, через скрученные от древности уши и через всё старческое тело теплившуюся там жизнь. С пещерами вместо глаз, зеленщик свалился на землю, а мимо как ни в чём не бывало проходил люд; разве что младенец на руках матери, стоявшей у лавки мясника, зарыдал и замахал ножками и ручками. Алхимик безмолвно наблюдал всё это из окна своей мастерской и только в овальных глазах его вырисовывался ужас.
Единственный свидетель Пыльника, оставшийся после того в живых, провёл остаток своих дней за изучением явленного его очам существа: колдовал над тем самым тиглем, перерыл всю городскую библиотеку, плавил и возгонял, пока смерть не пришла за ним, за алхимиком. Смерть хорошая, стариковская. Собственно, алхимик и наградил его таким именем — Пыльник.
…Неизвестно, к каким выводам в своём заключительном эксперименте пришёл оккультист-затворник, но последняя запись, сделанная в его рабочей тетради, была следующей: «Призрак бродит по вселенной — призрак неубранства. По земле ступает Пыльник — бездна окаянства».
