твоя родина не права, хочется как-то обмануть совесть. Я вас не упрекаю, Оттон Борисович, вас не в чем упрекнуть. Просто расхлебывать подарочек султана — нам с Никсой и нашим потомкам.

Комнаты фрейлин располагались на третьем этаже Зубовского флигеля. Саша поднялся туда после уроков и аккуратно постучал.

Открыла горничная. Серое платье с длинными рукавами, воротничком-стоечкой, юбкой до пят и широким белым передником. Русская коса, но вполне европейская кружевная наколка на волосах. Лицо приятное, но простое.

Служанка примерно в возрасте госпожи.

Низко поклонилась, только что не упала на колени.

— Глаша, кто там? — послышался из комнаты голосок Жуковской.

— Его Императорское Высочество великий князь Александр Александрович! — неожиданно низким голосом отрапортовала служанка.

Последовала короткая пауза. «Не одета она что ли?» — предположил Саша.

Но Александра Васильевна вышла ему навстречу и сделала глубокий реверанс.

На Жуковской было не придворное одеяние фрейлины, а более простой наряд: так называемое барежевое платье. Прозрачная ткань, вроде тюля, розовая в мелкий цветочек, поверх шелкового нижнего платья. Широкие рукава, мелкие круглые пуговки впереди, застегнутые по самый маленький воротничок. Юбка с многочисленными оборками, почти до пят.

С одной стороны, без шитого золотом бархата Жуковская казалась более доступной, с другой: ну, зачем же так наглухо зашнуровываться?

— Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество? — поинтересовалась Жуковская.

— Не чем, а кем, Ваше Эльфийство, — сказал Саша. — Спасительницей, Ваше Фейство! От немецкого языка.

Жуковская улыбнулась.

— Конечно, Александр Александрович, проходите.

И входная дверь закрылась за ним.

Небольшая комната была обставлена, как комиссионный магазин. Мебель явно дворцовая, но старая и набранная из разных гарнитуров. Так что сиреневый диван с волнообразной спинкой и кривыми ножками соседствовал с классическими креслами, прочно стоящими на полу, и обитыми зеленым шелком. Картину дополнял древний тяжелый секретер, который Саша не вполне уверенно отнес к стилю барокко, и шкаф с книгами стиля ампир. В комнате также имелась не доходящая до потолка занавеска, за которой видимо располагалась кровать, зато на окнах занавески отсутствовали.

Последний факт его скорее обрадовал, он всегда считал шторы лишней деталью: ну, зачем закрывать вид из окна? Там был весенний царскосельский парк с тонкими ветвями на фоне закатного неба.

— Комнату обставляли не вы, — предположил Саша.

— Да, её обставили до меня, — кивнула хозяйка. — А почему вы так решили?

— Дедуктивный метод. Только логика и наблюдательность. Ни эльфы, ни феи так комнаты не обставляют. Я точно знаю. Я видел во сне.

— Мне приказать подавать чай?

— Да. Если конечно вы готовы терпеть меня больше часа.

— Вас хоть до… гораздо дольше.

Они сели за круглый столик, покрытый тяжелой гобеленовой скатертью. Служанка принесла самовар и разлила чай.

Он протянул Жуковской письмо Ленца.

— Вот, прочитайте!

Она взяла, пробежала глазами.

— Вам перевести?

— Уже. Мне написать ответ. Я тут набросал русский текст.

И он достал из кармана листок с текстом, отпечатанным на машинке.

— Вот.

Читала она быстро.

— Это ваше чудесное изобретение? — спросила она.

— Никакого чуда здесь нет, простая механика. Но я, признаться, был удивлен, что получилось. Более простые вещи не получаются. Как вам письмо? Если я где-то взял неверный тон или погрешил против этикета, вы говорите.

— «Глубокоуважаемый Эмиль Христианович!» — начала читать Жуковская. — «Я был безмерно счастлив получить ваше письмо, поскольку и мечтать не мог, что мне когда-нибудь напишет ученый вашего уровня».

Она задумалась.

— А не слишком? — спросила она. — Вы великий князь, а он простой профессор.

— Он академик, — заметил Саша. — И более того, он Ленц. Он автор правила Ленца и соавтор Закона Джоуля-Ленца. Так что, может быть, и не равен Ньютону, но где-то рядом. И думаю, он прекрасно знает свое место в научной иерархии, так что воспримет как должное.

— Хорошо, — кивнула Александра Васильевна, — пусть будет так. Но все-таки лучше «любезнейший», чем «глубокоуважаемый».

— Ладно. Папа́ я пишу «любезнейший», так что, наверное, и Ленцу можно.

— «Для меня удивительно, что никто никогда не слышал об итальянском ученом Авогадро», — продолжила Жуковская. — «Приват-доцент Дмитрий Иванович Менделеев любезно согласился проверить его закон, надеюсь, что все сойдется. И мне кажется разумным написать в итальянские университеты и узнать, не работал ли у них человек с такой фамилией и не сохранились ли его труды. Я бы мог сделать это сам, но мне кажется, что профессора больше прислушаются к ученому с мировым именем».

— Нормально? — спросил Саша.

— Вполне, — кивнула Жуковская. — Только мне кажется, что к русскому принцу они тоже прислушаются.

— Может быть, — согласился Саша. — А на каком языке писать? Немецкий у нас язык науки? Знают ли итальянские профессора сие варварское наречие?

— Можно на двух языках написать: немецком и французском, — предложила хозяйка.

— Можно. С вашей помощью. На французском я уже могу худо-бедно общаться с друзьями, но не с профессорами университетов Италии.

— Хорошо, — кивнула Жуковская. — Напишу.

— Интересно, сколько в Италии университетов? Ведь наверняка в каждом городишке на вершине каждой уважающей себя горы.

— Не знаю, — улыбнулась Жуковская.

— Мне кажется, он из Турина. Но я совсем в этом не уверен.

— Значит, прежде всего пишем в Турин. В письме к Ленцу оставляем про письма в итальянские университеты?

— Конечно. Надо же польстить мэтру.

— «У меня нет никаких научных заслуг», — продолжила Жуковская, — «так что, конечно, не мне переписывать ваш учебник, любезнейший Эмиль Христианович, однако мы с моей тетей Еленой Павловной собираемся открыть физико-математическую школу имени Магницкого для тех гимназистов, которые в состоянии освоить интегральное исчисление. Думаю, таких найдется немало. Я надеюсь, что это поднимет престиж физико-математического образования, к сожалению, до сих пор недостаточно оцененного. И для школы Магницкого нам нужен новый учебник. Если вы позволите, я могу высказать свои соображения на эту тему, и буду счастлив, если вы согласитесь стать его редактором. Академик Остроградский уже согласился помочь нам с составлением задач для вступительных испытаний по математике».

— Нормально? — спросил Саша.

— Вас не зря сравнивают с Петром Великим, — заметила Жуковская.

— Пока у меня заслуг для этого примерно столько же, сколько для переписывания учебника Ленца. А эффективность, наверное, будет не лучше. Я где-то читал, что большая часть проектов Петра Алексеевича умерла вместе с ним. Что в