на господина Марэ, господин Марэ – на секретарей, а те – на президента, и потом все вместе посмотрели на Майкла и притихли как мышки. Тогда господин Марэ обнял Майкла за плечи и сказал:

– Ты прав. Это дело Урбии. – И обратился к президенту: – Позвольте мне, господин президент, выразить мое мнение?

Он подхватил под руки Майкла и президента и повел их назад в кабинет. А четверо озадаченных секретарей так и сели на красный ковер. Там и нашла их Сьюзи, заглянув в дверь в поисках брата.

– Что это вы тут сидите? – удивилась она. – И где Майкл?

– У Майкла совещание! – сказал господин Гран.

– Совещание? – растерялась Сьюзи. – И с кем, позвольте узнать?

– С послом Урбии и президентом Террании, – хором ответили четыре секретаря.

Когда спустя час дети сидели с дедом в кафе «Гренландия» и лизали семифреддо, Майкл попросил официанта принести листок бумаги, взял у президента чернильную авторучку и написал:

Дорогой Штефан!

Мой дед, президент Террании, получил твое письмо. Но без меня бы он его не получил. Повезло. Господин Марэ, посол вашей страны, тоже оказался здесь. Мы втроем все обсудили. Мы позаботимся о том, чтобы за вами приплыл большой корабль. Или два. Или десять. Скоро ты все узнаешь. Призыв к родителям появится в газете. Большой привет Томасу. У меня, к сожалению, только сестра. До скорого. Я встречу тебя в порту Капиталь. Повяжи себе зеленый шарф, чтобы я тебя сразу узнал.

Твой друг

Майкл Петри

А президент приписал внизу:

Большой привет от дедушки.

Путешествие

Отправиться они смогли только в феврале. Мешало то одно, то другое, пока все урбийские дети, пожелавшие уехать, нашли для себя подходящие места в Террании. Например, госпожа Морин настояла на том, чтобы ее мальчиков не разлучали. Старший брат должен был присматривать за младшим, иначе, по ее словам, ей каждую ночь будет сниться, что Томас упал с небоскреба.

Были в Урбии и такие матери, которые не хотели отпускать своих детей, пока не обеспечат их хотя бы двадцатью парами шерстяных носков и несколькими килограммами леденцов от кашля. Кстати, не только взрослые были такими обстоятельными; неразумные водились и среди детей: один хотел взять с собой попугая, другой электрическую железную дорогу с сигнальными лампами и передвижными вокзалами. Третий не хотел бросать своих золотых рыбок, а четвертая – коляску для кукол.

Это, конечно, никуда не годилось: вес рюкзаков не должен был превышать обозначенной нормы.

Наконец, надо было подобрать персонал: медсестер, врачей, учителей, воспитательниц – сопровождающих несколько тысяч детей в опасном путешествии.

А оно было опасным! Родителям это было ясно, старшие дети тоже догадывались об этом. Штефан, например, сам заговорил об этом с матерью перед сном.

– Мама, – спросил он, – ты за нас боишься?

«Нет, с чего бы», – хотела ответить госпожа Морин; но потом решила, что Штефан уже большой и его не обманешь.

– Да, – сказала она, – немножко.

– Может, тогда нам не ехать или пусть Томас едет один, а я останусь с тобой?

– Об этом и речи быть не может! – рассердилась госпожа Морин. – Это же вообще твоя идея! Спи, Штефан, – она склонилась над его кроватью, – и не беспокойся. Матери всегда такие странные со своими заботами: то у вас штаны порвались, то в Терранию надо плыть.

Она чмокнула его и вышла из комнаты, перешагнув через два рюкзака.

– Она не странная, она классная! – сказал Штефан. Но ответа не получил, потому что Томас давно спал под своим пуховым одеялом.

Родители должны были привезти своих детей на вокзал. А оттуда они поедут в портовый город Порт-Пакс. Корабли отплывают под вечер, в половине пятого. Когда госпожа Морин со своими сыновьями приехала на вокзал в семь часов утра, было еще темно. Их остановил мужчина с повязкой на рукаве: «Перевозка детей».

– Как зовут пассажиров? – спросил он госпожу Морин.

– Это про нас? – шепотом спросил Томас. У него от волнения заболел живот и появилась говорливость. Штефан ткнул его в бок, и боль из живота переместилась в ребра.

– Штефан Морин и Томас Морин, – ответила мать мужчине с повязкой.

– Возраст? – спросил он, пролистывая свои списки.

– Тринадцать и девять.

– Ваш адрес в Террании?

– Господин Петри, Бельмонт.

– О, ах! – удивился мужчина и вдруг стал любезен, потому что нашел, что искал. – Вот: Морин, Штефан и Томас. Пожалуйста, туда, вам в четырнадцатый отряд.

Повсюду кучками дети и взрослые. На табличках белой краской значились номера отрядов от одного до тридцати. Они нашли свой номер 14. К ним шагнула молодая дама и пожала им руки:

– Доброе утро, а вы, конечно, братья Морин. Положите пока рюкзаки сюда и познакомьтесь с остальными; вот Карл Грунер, это Иоханн и Георг Бармин… Меня можете называть Лилиана. Я ваша вожатая в этом путешествии.

Дети смущенно топтались. Кто же будет дружить по команде? Матери смотрели на них со стороны, и это не облегчало задачу. Ну вот, начинается, думали все. Стояли и молчали как рыбы. Было неловко. И вдруг Томас сказал:

– А можно спросить, Лилиана?

– Да, конечно.

– Раз мы будем плыть на корабле много дней… там есть туалет или как мы будем?

Тут всем стало смешно, только Штефан ужасно смутился. Младший брат вечно ставил его в неудобное положение. Но плотину прорвало. Дети принялись обсуждать: сначала про «туалет или просто за борт?..» Потом, что им делать на корабле целыми днями. Вокзал наполнился детскими голосами. Матери осыпали Лилиану вопросами и просьбами. Проводники сновали туда и сюда, а светящиеся стрелки больших вокзальных часов двигались так быстро, что никто не заметил, как наступила половина восьмого и прозвучал сигнал к посадке. Четырнадцатый отряд под присмотром госпожи Лилианы расселся по вагону, и, немного поцапавшись из-за мест, все прильнули к окнам. Внизу младшие, сверху старшие. Как раз в тот момент, когда закапали первые слезы прощания, а Лизл Санто жалобно запищала: «Мама, я не хочу в Терранию!» – Лилиана затянула веселую песню про зайца и морковку. Все знали эту песню с детского сада, и, хотя она была дурацкая, для малышей, все подпевали:

Сидит зайка

На лужайке,

Сзади весь намок,

Ох, сзади весь намок…

Поезд тронулся. Тысяча маленьких рук потянулась вниз из окон, тысяча больших – вверх к окнам…

Моргает зайка,

Растеряйка:

Как я намокнуть мог,

Ох, как намокнуть мог?

Поезд набирал скорость. Даже те матери, что бежали за поездом, теперь отстали.