– Еще раз покричим, – скомандовал другой мальчик. В темноте его не было видно, но, кажется, он был среди них самый старший. Его голос был низким и твердым.

Второй зов о помощи прозвучал над водами громче. Дети в ожидании затаили дыхание.

– Это они должны были услышать! – сказала девочка рядом со Штефаном.

Они крикнули и в третий, и в четвертый раз:

– Помоги-и-ите-е-е!

Девочка была права: на корабле услышали бы этот зов, если бы их хватились. Если бы навострили уши, ожидая крика со стороны моря… Если бы да кабы…

Впрочем, кто-то их расслышал…

Потому что на следующее утро, когда детей уже давно хватились, сокрушенная Лилиана сидела с капитаном в рулевой рубке «Жюля Верна». Внезапно она перестала всхлипывать и уставилась на капитана широко раскрытыми глазами.

– О боже, – сказала она. – Теперь я вспомнила. Когда последняя шлюпка уже подгребала к «Жюлю Верну», я перегнулась через леер, чтобы помогать причалить. И мне почудилось, будто я слышу крик о помощи – очень слабый, очень далекий. Это же были они! Господи, а я подумала, что схожу с ума от тревоги и мне мерещатся голоса! – И она снова разразилась слезами, представляя, в каком отчаянии дети звали на помощь в ночном штормовом море.

Она представила себе это очень ясно, но, к сожалению, слишком поздно, чтобы помочь детям.

* * *

– Раз-два-три, – скомандовал старший, и они крикнули хором: – Помогите!

– Это бессмысленно, – сказала тоненькая девочка рядом со Штефаном. – Я больше не буду надрываться. Никто нас не услышит.

– Но что же с нами будет? – спросил Томас, вцепившись в руку Штефана. Ответа он не получил. – Тогда придется нам погибнуть? – пискнул он тонким голосом.

– Наверно! – сказал один мальчик. – Мы утонем!

– Или умрем от голода и жажды, – сказал другой.

– Или нападут акулы, – предположила одна девочка.

– Акулы не так страшно, – сказал мальчик. – А вот если опять мина, да в такую лодчонку…

Тут всех объял ужас. Он вцепился в них, стал душить и уже не отпускал. Они и дома, в Цетеро, часто бывали в смертельной опасности. Вокруг взрывались бомбы, обрушивались верхние этажи у них над головой, а они сидели в бомбоубежище – и как же там было безопасно, да почти уютно, как им теперь казалось, по сравнению с этой лодкой, которую швыряло волнами, невидимыми в ночной темноте. Ветер усилился, и у них было чувство, будто лодка кружится в воронке. Потом огромная волна перехлестнула через борт и промочила их до нитки. Дело было худо, но они втайне надеялись, что корабли начнут обшаривать море лучами прожекторов, чтобы найти их. Матросы придут к ним на помощь, может, даже сам капитан, чтобы вернуть их к остальным.

Но потом случилось то последнее, жуткое, чего детям не забыть уже никогда в жизни: со стороны кораблей послышалось короткое «ту-ту», и они медленно, медленно отвернулись от беспомощной шлюпки и поплыли дальше. Тут ребята крикнули еще раз, издавая безумный, отчаянный крик, как звери кричат в смертельной опасности, а потом они словно онемели. Молча и бесчувственно сидели в лодке и пытались представить, что теперь обречены на погибель.

«Какова она, смерть? – думал Томас. Вдруг все станет черным, а потом больше ничего не будет? Или сперва будет больно? Замечаешь ли вообще, что умираешь? Папа однажды говорил, что большинство больных вообще не знают, что умирают. Но мы-то здоровые…» Томасу вдруг все это показалось интересным: как в кино, где он сидит внизу и смотрит, как вверху на экране тонет в море мальчик по имени Томас. Было, конечно, жаль, что им придется умереть. Но с другой стороны – это же здорово, что про них напишут в газетах. Может, даже в рубрике «Павшие герои». Ведь они же станут жертвами войны, как большие. Или, может, про них напечатают на первой полосе под заголовком «Утонули в океане», а потом будет длинное описание, как они боролись с волнами и ветром, с морскими львами и айсбергами, как старшие дети снова и снова втаскивали младших из воды в лодку, когда их смывало за борт волнами высотой с дом. «…Они погибли за родину, – так закончится статья, – и среди них братья Морин: Штефан и Томас».

Дойдя до этого места своих мыслей о славе, Томас вдруг заговорил. В гнетущем молчании остальных он произнес громко и радостно:

– Вот увидишь, Штефф, сколько хорошего они напишут о нас в газетах. Что мы были счастьем для наших родителей и в школе мы были, конечно, самые лучшие…

Штефан в это время с печалью думал о матери; но тут он кивнул на слова брата и даже захихикал.

– Да, это правда: стоит человеку умереть, как он становится самым лучшим в мире парнем. У могилы хвалебные гимны и венки: «Нашему дорогому и всеми любимому…»

– Я всегда хотела себе красивую могилу, – сказала девочка рядом со Штефаном. – Два года назад я болела, и доктор и все остальные думали, что я умру. И я взяла с мамы обещание, что у меня будут похороны по высшему классу: белый гроб, капелла и четыре белых лошади, все в лилиях и незабудках. И вот теперь…

Она не договорила.

– А теперь, – перебил ее мальчик с низким голосом, стукнув при этом по скамье кулаком, – довольно болтовни про могилы и гробы. Из-за глупых речей вы даже не видите, что произошло.

– А что произошло, господин учитель? – язвительно спросила соседка Штефана. – Будьте добры, доложите нам?

– Вы что, не видите? – взволнованно сказал старший. – Вон там уже светает, скоро будет день.

Дети удивленно всмотрелись в даль.

– И море становится спокойнее, – продолжал старший. – Может, мы даже сможем грести. А вы как думали? Мне кажется, нам повезет и мы спасемся!

Они примолкли и задумались. Потом Штефан сказал:

– И как ты себе это представляешь? Ну хорошо: наступит день. Мы сможем грести. И что потом?

– Потом будет то же самое, что теперь! – поддакнула ему тоненькая девочка. – Только будет не темно, а светло, ну и что?

– Когда станет светло, сразу все будет лучше! – объявил нежный голосок с другого конца шлюпки.

– Но это «лучше» нас не спасет, – заметил Штефан. – Скажи-ка, ты, – обратился он туда, где в темноте предполагал старшего мальчика, – чем, ты думаешь, день нам поможет?

– Да много чем! – уверенно сказал старший. – Когда светло, мы можем что-нибудь увидеть, а главное: можно увидеть нас! Вероятно, нас давно уже ищут. До них уже, может быть, дошло, что мы не сидим часами в туалете, а по-настоящему исчезли…

Дети засмеялись.

– Но как же