Он протянул мне кружку пива.

— Прежде чем выпить, не могли бы вы прочитать мне стихи 19 и 20 из второй главы Книги Бытия?

— «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек…»

— Достаточно, достаточно, — прервал меня Джон. — Теперь можете выпить.

Я сделал глоток.

— Ну, и что вы обо всем этом думаете?

— О чем об этом?

— Сначала о пиве, а потом, если вам есть что сказать, о стихах.

— Ну, пиво хорошее, Джон.

— Хорошее, Финн? Хорошее? Единственное слово, которым можно описать его вкус, — «безупречное». Сделайте еще глоток и скажите мне, что вы думаете о стихах.

— По-моему, с ними все в порядке, Джон. По мне, так они вполне нормальные. Если это правда, так и отлично. На что вы вообще намекаете?

— Я ни на что не намекаю. Если, как нам говорят, бог велик и всемогущ и так далее и так далее, то почему, ну почему всем так нужно, чтобы меня удивляло, радовало и восхищало все то, что он якобы сотворил? У меня это не вызывает никаких эмоций. А вот что меня действительно удивляет, так это почему он решил сделать такую глупость, как предложить Адаму дать всему творению имена? Черт их всех подери, Финн. Я про Вавилон и весь этот бред. А как насчет Всемирного потопа? Сдается мне, он потратил куда больше времени, уничтожая то, что создал. Если бы у Адама хватило ума давать всему номера, а не имена, инфарктов в мире было бы гораздо меньше. Мой юный друг, после долгих лет героических попыток учить детей математике я пришел к выводу, что не зря «числа» и «беспомощный» — однокоренные слова.[5]Вот поэтому я так счастлив, что смог чему-то вас научить, и всегда буду рад вас видеть. Вы немного отличаетесь от остальных моих учеников. Немного, имейте в виду, но вполне достаточно.

Я хотел сказать что-нибудь, что подтвердило бы мою особенность, но в голову как-то ничего не приходило.

— Финн, ради бога, не стройте из себя тупицу. Приканчивайте свое пиво и уж простите мне, что я сел на любимого конька. Моя проблема проста. Я не умею верить. Все предельно просто. Если бы я мог, я бы верил, но даже сейчас я не сказал того, что хотел. Anno Domini,[6]наверное. Я пытаюсь тебе сказать, что чем бы там ни была математика, это прежде всего язык, и это очень важно. А теперь, мой юный друг, вам пора идти. Дайте мне знать, что вы решите… и, пожалуйста, приходите еще, и почаще.

Меня это все порядком смутило. Он никогда еще не был со мной настолько откровенен, и мне определенно хотелось остаться, хотя особой пользы в этом не было бы, — на тот момент я, кажется, был еще меньше уверен в себе, чем раньше. Мысль о том, что математика — тоже язык, была для меня новой; мне хотелось о многом подумать, ибо истинно, что о боге можно говорить на любом языке, и, если математика была языком… проблема в том, что я никак не мог понять, как все это работало.

* * *

Священником я так и не стал. Для этого шага мне не хватило уверенности. Я попал на завод, производящий масла и смазки. Наверное, это было достаточно интересно. По крайней мере мне платили жалованье. Знание математики здесь редко шло в ход — разве только чтобы сложить пару цифр от случая к случаю или раз в месяц высчитать семь процентов от сорокасемигаллоновой бочки машинного масла. И поговорить о ней тоже не удавалось. Стоило мне брякнуть, что какая-нибудь задача решается очень красиво, как беседа тут же по необъяснимым причинам прекращалась.

К счастью, у математики есть одно очень большое достоинство. Чтобы заниматься ею, многого не надо — только карандаш и бумага, а иногда даже в них нужды нет. На самом деле нужно только время на раздумья. Поэтому ночные скитания в доках приносили мне чувство громадного покоя и удовлетворения. За ночь я мог встретить разве что парочку кошек, или налившегося по уши пивом моряка, пытающегося отыскать дорогу на родной корабль, или дамочек из тех, что называют мужчин «дорогуша», но кто бы это ни был — кошки, девочки или пьяницы, — хороший прицел и залп чем-нибудь вроде «Пи твою Эр в квадрат!» или «Кубический корень тебе в минус единицу» идеально очищали плацдарм от противника.

Иногда я встречал кого-нибудь из портовых нищих или констебля Лэйтвэйта. И вот как раз в такую ночь, когда голова у меня была битком набита цифрами, Старым Джоном, богом, проблемами языкознания и прочими причудливыми кусками головоломки под названием «мироздание», из тумана внезапно возникла маленькая девочка.

Я едва мог разглядеть ее в тумане даже при свете газового фонаря. Она заявила мне, что «убежала из дому», и имела при себе старую тряпичную куклу, коробку красок и зверский аппетит. Она проделала значительную брешь в моем стратегическом запасе хот-догов. Еще она любила шипучие напитки, особенно те, у которых в горлышке шарик.

Пара сигарет, чтобы прийти в себя, и вот я уже знал, что ее зовут Анна, что она намерена жить со мной и что она меня любит не менее сильно, чем я ее. Я никогда не был любителем встревать в споры, потому как не умел их выигрывать, и потому принял как должное все, что она мне сообщила.

Со временем я попытался побольше узнать о ее семье, но никто, кажется, ее не искал, а если и искал, то не очень старательно. Итак, она отправилась со мной домой и оставалась с нами несколько лет, до самой своей смерти. После применения горячей ванны мы получили возможность лицезреть копну огненно-рыжих волос и огромное количество синяков. И подобно тому как ванна открыла нам ее довольно своеобразную красоту, так и наше теплое к ней отношение позволило обнаружить ее преданность мистеру Богу, умение беспечно болтать на самые разные темы и невероятную жажду новых знаний, о чем я уже рассказывал в книге «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна». Я честно пытался не подпускать Анну и Джона друг к другу, но, поскольку я слишком много о них говорил, встреча была неизбежна, и это заставляло меня нервничать. Это как положительный и отрицательный полюса батарейки. Пока держишь их по отдельности, ничего не происходит. Но стоит подключить их к чему-нибудь, и обязательно что-нибудь получишь — или свет, или короткое замыкание. И, что бы впоследствии между ними ни происходило, я непременно оказывался посередине, то есть в самом эпицентре событий!

* * *

И вот я уже рассказывал Джону о том, как повел Анну в церковь.

— В церковь! — взорвался он. — Полный бред!

После того как он довольно спокойно отнесся к моему заявлению о желании стать священником, подобная реакция меня, мягко говоря, удивила. Но Джон никогда не стремился соответствовать чьим-то представлениям.

— Религия не что иное, как чертов оплот хаоса, — продолжал он. — Неужели ты еще не понял, что люди всегда защищают собственные заблуждения с куда большей яростью, чем здоровые и правильные представления? Я совершенно не в состоянии понять, как кто-то может верить в то, что нельзя доказать.