Попался! Ну и урод. Кривой череп, его щипцами что ли при рождении тянули? Короткая стрижка в форме платформы, с которой хочется прыгнуть в бездну социального дна и пробить все ее уровни своей уебанской прической. Один глаз полузакрыт, как у пирата дауна. Ты проиграл, предводитель долбаебов!

Я перевел взгляд от банки и снова посмотрел на нее. Ебаный кран опять капает. Я встал из-за стола, стряхнул луковую шелуху и закрыл кран. Лампочка, поверхность которой состояла из говна мух, замигала и свет погас. Телефон мелодично завибрировал. О, кто-то прислал донат.

Поле странного ЖК

— Епта, это что щас было? — на пороге бытовки стоял строитель, пытаясь понять, куда все исчезло. Вокруг был сплошной пепел посерди которого стоял строительный городок. Рядом с его бытовкой скрипнула и с грохотом упала железная труба, утонув в пыли.

— Охуеть… Назарбеееек!!!

— Ааа?

— Что за поебень, брат? Ты цел?

— Ваняет… Газ что ли взорвался?

По тропинке через поле шла девушка, брезгливо оттопырив гиалуроновую губу. В одной руке у нее был латте на миндальном, в другой — выплевывающий уведомления, телефон. На ногтях — толстенный слой шилака, в глазах — проактивность, дикость, успех.

— Уой!.. — в траве что-то шевельнулось. Это был младенец. Он просто лежал у обочины, улыбался и радостно дергал ножками.

Девушка посмотрела на телефон, потом на младенца. Она опаздывала. «Блин, у меня руки заняты!» — подумала она, поправив шарф, скрывающий огромную зеленую язву на шее. «У меня уже 105 писем пришло, на встречу опаздываю, надо еще назначить встречу, чтобы обсудить, когда всем было бы удобно встретиться, еще обговорить ту встречу. Нет у меня время на это тут!»

Она сфоткала младенца и ушла вглубь тумана. Туман этой ночью был особенно густой, что даже к 10 утра еще местами навязчиво нависал над полем и МКАДом, как мать над сорокалетним сыном, который не хочет съезжать.

По тропинке, прихрамывая шла полная невысокая женщина лет 40. Ребенок в траве довольно взвизнул.

— Ох, боже ты мой!.. Ты откуда здесь? Где твоя мама? — громким скрипучим голосом, которым ругаются с соседями в селе, проговорила женщина. Она посмотрела по сторонам — никого. Закашлялась. Сегодня у нее особенно сильный кашель с кофейной мокротой.

— Малышка, я бы взяла тебя, да у самой уже пятеро таких, — она шла к банкомату снимать пособие на одного из них.

Потрепав за щеку младенца, выкурила две сигареты, запустив бычки в поле. Закашлявшись до хрипоты и выступившего пота, ушла в туман. Она шла за пособием на одного из пяти своих детей. Ей нужны были деньги на аборт.

— Да не видно отсюда, давай тут! — два подростка с проплешинами на голове в форме Африки копошились в высокой траве, подыскивая себе место для занятий подростковыми делишками.

— Погоди, тут какая-то хрень, — парень споткнулся о младенца, отчего тот заплакал.

— ААА! — девушка рванула в обратную сторону, парень, спотыкаясь побежал следом, оставив на сухом кусте полыни клок волос.

Через час по той же тропинке шел мужчина лет 60, деловито неся подмышкой барсетку, из которой выглядывал ежедневник 1993 года.

— Таак. А это что тут у нас? — мужчина заглянул в траву, откуда ему улыбнулся младенец.

— Интересно… вот куда смотрит правительство? Средь бела дня младенцы в траве валяются! И где мне искать его мать? Черт знает что! Сажать таких матерей надо, — мужчина сплюнул, что-то пробормотал себе под нос и пошел дальше. У него болела голова и жутко чесалась шея, отчего он был очень раздражен.

— Схиии… маленький, ты чиво тут один валяешься? — рабочий со стройки поднял улыбающегося младенца. — Гиде твоя мама? А? Агууууу! — он приподнял его и взял на руки, аккуратно придерживая голову.

Рабочий принес младенца к себе в бытовку, повариха из столовой принесла молоко и бутылочку. Они покормили малыша, укутали его одеялом и уложили спать, соорудив из куска фанеры и телогрейки заслонку у кровати, чтобы тот не упал.

Младенец сладко спал. Туман сгущался. Дети растут во сне. Малыш спал изо всех сил так, что к полуночи он вырос до размеров годовалого ребенка. К трем часам ночи он вытянулся до 8 летнего мальчика. В 6 утра он был размером с подростка. В 8 он стал под два метра ростом, еле помещаясь в кровати строителя. Пеленки валялись разорванными тряпками вокруг. Он встал с кровати, ударившись головой о потолок бытовки. Пригнулся и на полусогнутых ногах вышел на улицу. Голый.

Конечности его были тонкие, кожа розовая и сухая. Глаза горели красным, отражаясь в окнах новых и строящихся домов, как лазерные указки для игры с кошками.

Он посмотрел на поле, поднял голову и застыл. Жуткая боль в животе заставила его скрючился. Он заскулил как пес, с которым не гуляли весь день и пукнул.

В строительном городке послышался шум.

— Епта, это что щас было? — на пороге бытовки стоял строитель, пытаясь понять, куда все исчезло. Вокруг был сплошной пепел посерди которого стоял строительный городок. Все три корпуса нового ЖК исчезли. Поле тонуло в зеленом тумане.

Джаз для желе

— Джаз — это музыка состояния, когда ты только собираешься напиться, а блюз — это когда ты уже в говно, — Андрей сделал музыку громче и чуть прибавил скорость.

Мне не по себе. Ладони покрылись липким потом.

— Джаз — музыка рабов. Диких, сильных. Они сочиняли его после работы, собираясь в своем кругу, — он прибавил газа, машина дернулась под рев мотора.

— Агааа… — пот стекает струйкой страха по спине неуверенности. Неужели он знает?

— Как в древности, как в диком племени. Музыка свободных духом, атлетически сильных, но несвободных людей, — он снова прибавил скорости. Прямо перед резким поворотом. Он знает, как я боюсь этого.

Я молчу как школьник, чья мама только что вернулась со школьного собрания и ищет ремень с пряжкой. Мы мчимся по туманной трассе. Джаз гремит, отражаясь от стука моего сердца, кардиограмма которого похожа на ритм моих нервов.

— Представь: после тяжелой работы они собирались в каком-нибудь сыром вонючем подвале, доставали свои банджо, саксы, прикатывали расстроенное пианино и играли, наслаждаясь свободой. Как тяжело весь день батрачить, слушать оскорбления. А кого-то ведь и плетью могли огреть, — он резко затормозил перед пешеходным переходом. Пот на спине стал холодным и мерзко липким. Я белая рыхлая рука женщины в междугороднем автобусе на юге: липкое, холодное беспомощное желе.

Андрей дернулся на желтый и сразу до 120.

— И вот три черных мужчины в сыром хозяйском