Я все равно закрываю уши, хотя, может быть, уже слишком поздно. Я изо всех сил стискиваю уши руками, уткнувшись лицом в мягкую игрушку, чтобы ничего не слышать.

Так я и лежу долгое время. Мне сложно определить, сколько прошло времени, но, возможно, и несколько часов.

И я знаю, что должен ждать, пока не выглянет солнце и не зальет светом мою комнату, но у меня уже болят мышцы. Тело устало и занемело, шея ноет. Здесь становится трудно дышать.

Решившись, я набираю номер, который назвал папа. 911. Отвечает женщина, но я ничего не говорю. Папа не велел мне ничего говорить. Он просто сказал мне набрать номер.

Я ползу на животе, помогая себе руками, а затем хватаю Бабблза и на цыпочках выхожу из комнаты, стараясь идти как можно тише. Я обещал папе, что не буду спускаться вниз, поэтому не хочу, чтобы он меня услышал.

Он не должен знать, что я нарушил обещание.

У меня внутри все сжимается, пока я пробираюсь по темному коридору. Всюду тихо и слышен только скрип деревянных половиц, а также шум потолочного вентилятора. Я осторожно спускаюсь по лестнице. Это все напоминает мне рождественское утро, когда я украдкой заглядываю под елку, проверяя, не приходил ли Санта и не принес ли мне подарки, завернутые в яркую бумагу и сверкающие банты.

Но это не рождественское утро.

И то, что я обнаруживаю, спустившись по лестнице, – это не подарки, подписанные моим именем. Нет радости. Нет ощущения чуда.

Есть только неописуемый кошмар.

Кровь.

Страх.

Крик.

Мой крик.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь прогнать увиденное. Затем снова их открываю.

Это все на самом деле, это реально… о нет, это происходит на самом деле!

Бабблз выскальзывают из руки, падая в лужу красного цвета, которая растеклась из дыры в голове моего папы. Рядом с ним лежит пистолет – точно такой же, который я видел в фильмах и телепередачах.

Мама тоже лежит рядом с ним. У нее что-то обмотано вокруг шеи, из-за чего ее рот открыт, а глаза выпучены. Мне кажется, что это рабочий галстук моего отца.

Он фиолетовый.

Я ненавижу фиолетовый. Это самый ужасный цвет, который я когда-либо видел.

Мама не смотрит на меня, хотя ее глаза открыты. Она безмолвна и неподвижна, как и папа.

– Мамочка? – едва ли это похоже на мой голос. Он такой высокий и писклявый, слова вязнут в горле, как жевательная конфета Laffy Taffy. Я обхожу отца и реку крови, что растеклась вокруг него, и бросаюсь к маме. Она не двигается. Она не обнимает меня в ответ.

Она не оберегает меня, как обещала.

Я рыдаю у нее на груди, умоляя ее проснуться, прошу, чтобы она почитала мне сказки и спела колыбельную. Мне так нужно, чтобы она сказала мне, что это всего лишь плохой сон.

Здесь через некоторое время меня и находят незнакомые люди, одетые в форму. На их лицах застыл ужас – такой же, как и на лице моего отца, когда он выходил из моей комнаты. Они отрывают меня от мамы, и я дерусь, кричу, плачу; я отчаянно тяну руки, умоляю, пока они выталкивают меня наружу через входную дверь.

Подальше от нее.

Подальше от папы.

Подальше от Бабблза.

Кто-то заворачивает меня в одеяло, хотя мне не холодно. Мне говорят добрые слова мягким голосом, но я их не слушаю. Подъезжают машины «Скорой помощи» с красно-синими мигалками и ревущими сиренами – они присоединяются к полицейским машинам, выстроившимся вдоль нашей тупиковой улочки. Соседи выходят из домов, в ужасе прижимают ладони ко рту, качают головами и смотрят на меня взглядом, в котором читается любопытство.

Но только не Тео.

Его нет дома. Он в больнице с мамой, папой и новорожденным ребенком.

Вокруг меня разносится шепот, и я пытаюсь разобрать некоторые слова:

Ох, а-а-а, ах.

Убийство.

Самоубийство.

Он убил ее.

Бедный ребенок.

Трагедия.

Я свешиваюсь через перила у подъездной аллеи, чтобы достать один из проклятых камней, откатившихся от почтового ящика. Беру его в руку и внимательно на него смотрю, проводя большим пальцем по гладким краям.

Я думаю, папа любил этот камень больше, чем маму.

Думаю, он любил его больше, чем меня.

Я сжимаю его в кулаке, глядя в ночное небо, на котором мерцают звезды и кружат загаданные желания. Тогда я понимаю, что, возможно, это я во всем виноват. Может быть, я убил своих родителей. Может быть, я променял их на глупое желание.

Вот только… у меня нет младшей сестренки.

У меня никого нет.

Нижняя губа начинает дрожать, слезы литься рекой.

Я сжимаю камень.

Затем ставлю его на место.

Глава вторая

«Первое впечатление»

Брант, 6 лет

Тетя Келли проводит пальцами по моим волосам, из-за чего я ощущаю ее большие холодные кольца на своей коже. Она немного похожа на маму, когда улыбается, и глаза у нее такие же темно-карие, но от нее не пахнет сладким. От нее пахнет ее кошкой. Той самой, которая меня укусила.

– Для тебя это к лучшему, Брант. Я знаю, тебе сейчас страшно, но вот увидишь… Это правильно… это разумно. – Она оглядывается через плечо, а когда снова поворачивается ко мне, у нее блестят глаза. – Так хотела Кэролайн.

Я оглядываюсь, точно зная, что заставило ее глаза наполниться слезами.

Дом. Мой дом.

Мы стоим на ступеньках возле парадной двери дома Тео, всего в двух домах от моего дома. Трава заросла, все усеяно мертвыми одуванчиками. Папе бы это не понравилось.

Я ничего не говорю, когда тетя Келли прикрывает рот ладонью и издает такой звук, словно она задыхается. Рука слегка дрожит, как и все ее тело.

Я опускаю голову и смотрю на трещинки в ступеньках. Я не уверен, что должен сказать. Я не уверен, что хочу что-то сказать.

– О, милый, иди сюда.

Тетя Келли притягивает меня к себе и крепко обнимает, я утыкаюсь носом ей в живот. Из-за такой близости кажется, что она пахнет иначе, поэтому можно представить, что теперь передо мной стоит мама. Может быть, они пользовались одним и тем же мылом для стирки.

– Я буду навещать тебя, хорошо? Я обещаю, – шепчет она, снова взъерошивая мне волосы. – Я знаю, как это все тебя беспокоит, но Бейли воспитают тебя правильно. У тебя будут брат с сестрой, с которыми ты сможешь играть. У тебя будет хорошая семья, где ты вырастешь, – это