– Ты не понимаешь – это вопросы о мэре. Они хотят поговорить с Домиником.

А. Так вот оно что. Стиснув зубы, я врываюсь в групповой чат.

– Судя по всему, нам поступает много вопросов, – говорит Палома, бросив взгляд на экран. – Сможешь ответить на звонки слушателей?

– Конечно, Палома, – говорит Доминик с непринужденностью профессионала, а не человека, пару раз поигравшегося с диктофоном в университете и решившего: ну а почему бы и не поработать на радио.

Когда его глаза встречаются с моими через стеклянную перегородку, ненависть к нему закипает у меня в груди и заставляет сердце бешено биться. Его челюсти сжаты, и он кажется мне решительнее, чем когда-либо, словно понимает, как сильно мне хочется быть на его месте. Его рот изгибается в торжествующей полуулыбке. Комментирование в прямом эфире: еще один навык, которым Доминик Юн наделен от природы.

Кент вламывается внутрь.

– Шай, нам придется перенести Мэри Бет. Это охренеть какой материал.

– Рути, – говорю я, но она уже на полпути к выходу.

– Отличная работа, – говорит Кент, хлопая Джейсона по плечу. – Я рад, что у нас сегодня все получилось.

Я борюсь со своими очками, потирая переносицу, где зреет головная боль.

– Это неправильно, – говорю я, когда Кент уходит.

– Это охренеть какой материал, – напевает Джейсон, подражая Кенту.

– Он нарушает границы.

– Публика что, не имеет права знать, что их мэр – жуликоватый говнюк?

– Имеет, но не на нашей же передаче.

Джейсон следит за моим пристальным взглядом, поочередно смотря то на Доминика, то на меня. Нас с Джейсоном наняли с промежутком в несколько недель, и он знает меня достаточно хорошо, чтобы угадать причину моего недовольства.

– Ты злишься, потому что у Доминика отлично получается, – говорит он. – Ты злишься, потому что у него прирожденный талант и потому что он в эфире спустя пару месяцев после начала работы.

– Я… – начинаю я, но спотыкаюсь. Когда он так обо мне говорит, я чувствую себя полной дрянью. – Не важно, что я обо всем этом думаю. Я не хочу быть в прямом эфире. – По крайней мере, больше не хочу. Какой смысл хотеть чего-то, что никогда не произойдет?

Входит раскрасневшаяся Рути.

– Мэри Бет в бешенстве, – она зажимает наушники на ушах. – Ради эфира ей пришлось отменить частное занятие по дрессировке с кем-то из детей Билла Гейтса.

– Мы принесем ей свои извинения по почте. Или даже нет – я позвоню ей лично.

– У меня недостаточно линий, – раздается в моем ухе голос Гриффина.

– Рути, поможешь Гриффину? Я подключусь, если понадобится.

– Будет сделано.

– Спасибо.

Доминик зачитывает информацию о каждом тайном платеже. Цифры ошеломляют. И не то чтобы передача плохая – просто каким-то образом она превратилась в его передачу, а я больше не контролирую ситуацию. Звезда здесь – он.

Я откидываюсь в кресле и передаю инициативу Паломе и Доминику. Он завоюет награды и аудиторию, а я останусь здесь – за кулисами.

На веки вечные.

Отец никогда не выходил в прямой эфир, но его голос идеально подходил для радио: сильный, но мягкий, как треск камина в самую холодную ночь года. Он рос, занимаясь починкой приемников, и открыл собственную мастерскую по ремонту электроники – впоследствии он научился еще и чинить ноутбуки и телефоны. «Гаджеты Голдстайна»: мое самое любимое место в мире.

От него я унаследовала любовь к общественному радио, но не его голос. Такой высокий голосок, как у меня, мужчины обожают использовать в качестве оружия против женщин. Пронзительный. Глупый. Девчачий, как будто быть девчонкой – худшее оскорбление на свете. Меня дразнили всю жизнь, и я до сих пор жду хитроумно завуалированных оскорблений всякий раз, когда заговариваю с кем-нибудь впервые.

Папе было все равно. Мы проводили радиопередачи у себя на кухне («Скажите-ка, Шай Голдстайн, что за хлопья у вас сегодня на завтрак?») и во время поездок («Как бы вы описали природу возле нашего привала у черта на куличках?»). Я проводила дни напролет вместе с ним в «Гаджетах Голдстайна», делая домашку и слушая радиовикторины, «Разговоры о тачках»[7] и «Эту американскую жизнь». Нам только и нужна была, что хорошая история.

Мне так хотелось, чтобы он услышал меня по радио, даже если это никому больше не было нужно.

Когда он умер во время моего выпускного года в старшей школе после внезапной остановки сердца, это абсолютно уничтожило меня. Плевать на уроки. На друзей – тоже. Я не включала радио несколько недель. Каким-то чудом мне удалось заработать четверку с минусом во время вступительных экзаменов в Вашингтонский университет, но я даже не хотела отпраздновать поступление. Я все еще была в депрессии, когда получила стажировку на Тихоокеанском общественном радио, и потихоньку выкарабкалась из тьмы, убедив себя, что единственный способ двигаться дальше – это восстановить то, что было утрачено. И вот я здесь – двадцати девяти лет от роду, цепляюсь за прежнюю детскую мечту.

– Заставь людей плакать, а потом – смеяться, – говорил мой отец. – Но самое важное – расскажи им хорошую историю.

Даже и не знаю, что бы он сказал о «Спроси у дрессировщицы».

Сегодня я на ужине – пятое колесо. К тому моменту, как в час пик я залетаю во франко-вьетнамский фьюжн-ресторан в районе Кэпитал-Хилл, моя мама со своим партнером Филом и моя лучшая подруга Амина со своим парнем Ти Джеем уже расположились за столиком. Мы с Аминой Чадри выросли в домах напротив, и она неотъемлемая составляющая моей жизни на протяжении вот уже больше двадцати лет.

– Опоздала всего-то на десять минут, – говорит Амина, вскакивая с места, чтобы заключить меня в крепкие объятия. – Новый рекорд, да?

Ти Джей достает телефон, чтобы свериться с заметками:

– В прошлом марте мы все пришли на ужин вовремя, кроме Шай, которая опоздала на три минуты.

Я закатываю глаза, но вина скручивает живот.

– Я тоже очень рада вас видеть и правда дико извиняюсь. Спешила кое-что закончить и потеряла счет времени.

Мы пытаемся как можно регулярнее ужинать вместе, но мама и Фил – скрипачи в Сиэтлском симфоническом оркестре с постоянными выступлениями по вечерам, Амина – рекрутер в «Майкрософт», а Ти Джей – какая-то важная шишка в финансах (я так до конца и не поняла, чем он занимается). В некоторых случаях (ладно, в большинстве случаев) я задерживаюсь на станции, чтобы убедиться, что все готово для завтрашнего шоу. Сегодня я висела на телефоне, целый час извиняясь перед Мэри Бет Баркли.