Легко угадывая в почти полной темноте стволы и выступающие корни сосен, чувствуя их живое дружеское присутствие вокруг, Женька поднималась на вершину холма. Шла она не спеша, отдыхая и душой, и мыслями, словно бы растворяясь сознанием в спокойной атмосфере ночного леса. Ни темнота, ни одиночество совершенно не пугали ее. Единственное, чего она по-настоящему боялась, — это встречи с людьми. Но, к счастью, никому, кроме нее, даже и в голову не могло прийти пуститься гулять по холмам среди ночи.

Где-то через пару часов, взобравшись на самую вершину очередного холма, Женька остановилась, оглянулась. Днем отсюда можно было видеть озеро в совершенно потрясающем ракурсе: далеко внизу, словно бы в чаше обступающих холмов, довольно круто обрывающихся в его сторону. Сейчас же, в темноте, озеро лишь угадывалось огромной и бездонной черной дырой, почти такой же таинственной, как космическая. Зато далекий, кажущийся отсюда игрушечным особняк и двор перед ним был весь расцвечен огнями, а окна главного зала ритмично вспыхивали комбинациями всех цветов радуги — там включили цветомузыку. Женька застыла на холме, задумчиво глядя на эти яркие огни, отблески чужой жизни. Если бы ее судьба сложилась иначе, она тоже могла бы находиться среди людей, умеющих веселиться большой компанией под громкую музыку. Теперь же ей оставалось лишь смотреть на это со стороны. Что ей на самом деле нравилось. Еще в те времена, когда она жила с семьей, она любила поздними вечерами взбираться на возвышенность возле города и смотреть, как горят огнями дома и парки, кафе и кинотеатры. Но она никогда не задавалась вопросом, хочется ли ей туда. Это было бы равносильно тому, как если бы волк захотел вдруг на выставку служебных собак — такая жизнь была совершенно чужда Женьке, лишь в лесу ей дышалось легко и свободно. За три года, прожитых ею в семье, за три года скитаний по лесу она в совершенстве научилась понимать деревья, но абсолютно разучилась общаться с людьми. И, оказавшись в многолюдной веселой толпе, она бы совершенно растерялась, а потом в лучшем случае забилась в самый дальний и темный угол. По этой причине она никогда не ходила на школьные дискотеки, прослыв среди одноклассников гордячкой и недотрогой. Потом был очень неудачный опыт первой любви, окончательно отвадивший Женьку от попыток с кем бы то ни было сблизиться. А здесь, в «Лесном озере», она и совсем одичала. Даже поездки в город за покупками казались ей теперь утомительными и вызывали головную боль; она чувствовала себя там улиткой, внезапно лишившейся своего домика и не знающей, куда спрятаться. От людских лиц, которые, казалось, были обращены прямо к ней, от звучащих где-то за спиной разговоров и замечаний, тоже как будто произносимых в ее адрес, от направленных в ее сторону взглядов. Ощущая их на себе, Женька невольно ускоряла шаг, мечтая лишь об одном: скорее оказаться у себя дома, где ничего этого нет. Она отвыкла даже от самого присутствия людей. Ведь если раньше ей все же приходилось общаться — вначале в школе с одноклассниками, а потом с коллегами и пациентами на работе, — то теперь ее повседневное общение сводилось только к деревьям и собакам. Кроме этого, лишь изредка приезжал хозяин, с которым Женька едва перебрасывалась десятком-другим слов, да где-то раз в неделю она встречалась возле особняка с Алей, и та изливала ей душу, рассказывая про мужа и сына. Женька внимательно слушала, сочувствовала, но никогда не делала попыток рассказать что-либо о себе. Впрочем, Аля никогда ее об этом и не просила, у нее своих проблем хватало. И Женька вновь возвращалась в свой мир, в котором не было места людям. Так проходили дни, незаметно складываясь в недели, потом в месяцы и годы. Иногда, очень редко, у Женьки все же возникало ощущение, что она что-то теряет в этой жизни, что нечто очень важное ускользает от нее, и что однажды, спохватившись, она уже не сможет это что-то вернуть. Но Женька отмахивалась от этих мыслей, потому что изменить что-либо ей все равно было не под силу. Да и не представляла она себе иной жизни, чем эта. Единственное, что ее по-настоящему страшило, так это короткий собачий век и перспектива через несколько лет снова пережить то, что ей уже пришлось пережить спустя год после приезда сюда, когда умерла Дианка. Для Женьки это было тогда горем, сопоставимым по силе разве что со смертью стариков. Оборвалось последнее живое звено, что хоть как-то еще связывало их с нею, и навсегда закрылись единственные глаза, постоянно присутствовавшие рядом, после чего настал период сокрушающей, безжалостно и медленно казнящей пустоты. В лесу, где с нею были деревья, Женька еще могла более-менее свободно дышать, но как только возвращалась в дом, пустота наваливалась на нее, сдавливала грудь, звенела в ушах, хватала за горло. И неизвестно, как бы Женька справилась с этой бедой, если бы судьба снова не пошла ей навстречу, явившись в образе Тяпы, сиротливо сидевшего возле магазина, до которого однажды Женька все-таки вынуждена была добраться, чтобы купить домой хоть каких-то продуктов. Едва увидев Тяпу, Женька тут же признала в нем Дианкиного щенка, подаренного когда-то старинной бабушкиной подруге. А его неухоженный вид сразу навел на мысль о том, что у своей прежней хозяйки Тяпа больше не живет. Вопреки обыкновению разговорившись в этот день с продавцами, Женька выяснила, что так оно и есть: несколько месяцев назад женщина умерла, а ее детям Тяпа оказался не нужен, вследствие чего и оказался на улице, пробавляясь тем, что удавалось выклянчить у выходящих из магазина покупателей. Не раздумывая ни секунды, Женька накупила провизии уже на двоих, вышла из магазина, и когда Тяпа подался вперед, просительно заглядывая ей в глаза, просто сказала ему: «Пошли домой». И он пошел. То ли потому, что тоже узнал ее, то ли просто понимал, что идти все равно больше некуда.

Послышался тихий шелест устилающей землю хвои, и Туман ткнулся застоявшейся на месте Женьке мордой в бок. Женька развернулась и присела перед ним, обвила руками за мощную шею, уткнулась лицом в густую мягкую шерсть. Что бы ни готовило ей будущее, а пока ее собаки, слава богу, были с ней.

— Не оставляйте меня, Туманушка, — прошептала ему Женька. — Ни ты, ни Тяпа. Будьте всегда со мной.

Не умеющий глядеть так далеко в будущее Туман, естественно, ничего не понял, лишь на всякий случай вильнул хвостом. Но Женьке и не нужно было его понимания, ей достаточно было его умения сочувствовать и этой широкой, сильной собачьей шеи, в которую можно было уткнуться лицом. А сосны тихо шелестели под ветром в вышине, с присвистом, словно снасти парусного корабля. И, слушая их обнадеживающие голоса, Женька понемногу приходила в себя, чувствуя, как уходят прочь ею же самой вызванные страхи.

К воротам парка она вернулась на рассвете. Озеро казалось в синем предутреннем свете огромной чашей тумана. Не видя ни своих ног, ни Тяпы, полностью тонущего в наползающих на берег клубах, Женька взяла своего Тумана на поводок. Так, на всякий случай, потому что особняк казался теперь заколдованным замком, все обитатели которого были скованы чарами волшебного сна. И, казалось, даже предрассветный ветер не смеет тревожить деревья в парке. Действительность была гораздо более прозаической: парк от ветра частично защищался холмом, а гости забылись тяжелым хмельным сном после буйного ночного разгула, но Женьке хотелось видеть не реальность, а сказку. Чуть слышно ступая по гравию, она вышла на асфальт и уже в воротах оглянулась в последний раз назад. Над восточным холмом тонкой оранжево-красной полоской пробивалась сквозь тучи заря, но деревья и в низине, и наверху все еще казались черными. Женька помахала им рукой, как лучшим друзьям, после чего прошла в ворота и направилась к своему домику, чтобы оставить там собак — она не рисковала брать их с собой, когда в особняке располагались гости. Чувствовала она себя так, как будто и не гуляла всю ночь — свежей, бодрой. Словно лес поделился с ней какой-то своей удивительной силой, черпаемой им из самых недр Земли. Совсем не так, с усмешкой подумала она, будут чувствовать себя гости ближе к обеду, когда начнут просыпаться после ночного веселья.