Светало. Тени становились длиннее и четче.

Одна из теней шевельнулась не в такт остальным. Отчего-то в противоположную сторону. Заметил краем глаза. Обернулся – ничего нет.

Но стоило отвернуться – и тень вновь задвигалась отдельно от других. В иррациональном страхе обернулся опять. Хрустнула ветка под ногой.

Кажется, тень была у третьего дерева. Почему же показалось, что она ближе? В самом деле, ерунда. Отвернулся. Теперь у второго от них дерева. Она ближе. Черт побери, ближе!

– Бежим, – сдавленно прошептал Николай. – Скорее, бежим.

Он тоже видел тень. Нестрашную, обычную. Это дерево отбрасывает ее в зыбком предрассветном сумраке.

Слава в панике осветил фонарем деревья. В дорожке света тени исчезли. Но одна отчего-то задержалась. На долю секунды, на мгновение.

Сердце заколотилось, пропустило такт и запрыгало где-то в горле. Под противогазом было липко от пота и частого дыхания.

Разведчики сорвались с места и бросились прочь, ломая ветки, – скорее под землю, в спасительный бункер. До двери оставалось двадцать шагов. Десять.

Молодой сталкер не выдержал и обернулся. Кромка леса осталась позади. Под деревьями метнулась хорошо знакомая фигура – бестия. Теперь она знала… Она все знала…

Ребенок на руках у разведчика закричал, будто прощаясь. Тварь остановилась, вскинула голову, встретилась взглядом со Славой, кивнула, словно разумная, благодаря.

Теперь юноша был точно уверен, что беды только начинаются…

Николай уже нырнул на лестницу, ведущую к двери, застучал условным стуком. Секунды растягивались в вечность, пока, наконец, им не открыли.

Крохотный подземный мир встретил своих жителей знакомыми запахами и звуками, а гермодверь из толстого тяжелого металла надежно защитила их дом от ужасов внешнего мира.

– Командира бункера сюда, срочно! – выговорил разведчик, без сил сползая на пол по стене.

Часовые смотрели на них со смесью страха и любопытства. Ребенок на руках Николая надрывался криком.

– Что за…? – выговорил, наконец, один из них.

– Потом. Пожалуйста, позже… – простонал Слава.

Пока прошли дезактивацию, начальник бункера успел дойти до внутренних гермодверей. За его спиной в коридор стекались любопытствующие.

– Ильич, ты чего чудишь? Часовых мне перепугал, Вася влетел ко мне с глазами по пять копеек, руки трясутся, говорит, там, у дверей, вызывают, – начал Егор Михайлович и осекся, увидев ребенка на руках у сталкера.

– Это ты там со страху родил, что ли? – заикаясь, попытался пошутить командир. Шутка улетела в молоко.

– Такие дела, Егор… – начал разведчик. – Понимаешь, такое случилось, не увидишь – не поверишь…

– Пойдем в кабинет, поговорим, – кивком головы пригласил начальник.

* * *

Егор Михайлович Коровин, лысеющий коренастый мужчина с темными суровыми глазами, начальник бункера автоконструкторов, наконец, оторвался от чтения и растерянно осмотрелся вокруг.

– От те здрасте… – хмыкнул он, откладывая дневник, найденный в квартире. – Я тебе сейчас перескажу, как понял, а ты меня, в случае чего, поправь. Под Гуманитарным институтом в Москве, на Мичуринском проспекте, был бункер, в котором не работала система фильтрации. Когда по нам шмякнули, в этом бункере спаслись студенты и преподаватели института. Но – радиация же! Их командир назначил себе из студенток заместительницу, некую Марину Алексееву, которая вот тут, на фотографии. Она добыла в НИИ экспериментальной фармацевтики пластохинон, вещество, которое задумывалось как препарат от старости, он мог замедлить метаболизм и приостановить мутации. Все бы ничего, но радиация и этот пластохинон оказались плохо совместимы, и как только его перестали принимать, детишки бункера мутировали в кровожадных тварей и сожрали всех взрослых, старую гвардию этой самой Марины. Тьфу ты, если бы у меня в бункере был детский сад, я бы первым рехнулся. В это же время чисто случайно там нарисовался некий Женя Иваненко, старый знакомый нашей Марины. Он устроил диверсию, но обломался и подыхает от лучевой болезни. А Марина тем временем мутирует в очень злого монстра и съедает своего хахаля. Но этот товарищ успевает заделать ей ребенка, которого мы сейчас и видим. Марина добирается до Мытищ, своим ключом открывает квартиру, которую мы двадцать лет взломать пытаемся, рожает там ребенка и окончательно теряет все человеческое, что в ней было. Тут появляетесь вы со Славиком и находите ребенка. Я все правильно сказал?

– Да вроде так… – протянул разведчик, глядя в пол.

Егор Михайлович потер ладонями виски, размышляя.

– То есть, у нас в окрестностях появилась очень хищная тварь, которая раньше была человеком и жила в семьдесят девятой квартире в доме четырнадцать, вы притащили в бункер ее зубастого ребенка… и?

– Что «и»? Она просила его спасти. Записка от нее вот, корявым почерком написана: спасите сына, он – человек. По виду – похож. Да, с зубами. Но не монстр.

– И что ты мне прикажешь со всем этим делать, Коля? – строго спросил начальник. В его глазах блеснула сталь.

– Оставить ребенка, найти ему кормилицу, вырастить в память о нашей землячке.

– То есть, тебя вот ни разу не смущает то, что я сейчас пересказал? Что люди превратились в мутантов, кровожадных тварей, одна из них притащилась сюда, а вы принесли в бункер ее отпрыска? А если он заразный? Если мутант? Если он через десять лет вырастет в монстра и сожрет нас всех, как это сделали такие же милые детки в бункере Гуманитарного института? Ты так спокойно это все предлагаешь… А мне что делать? – раздраженно спросил начальник. Груз непринятого решения давил, тревожил: что делать, как поступить? По совести? По разуму? Или как-то иначе?

– Егор, если пластохинон так действует, то это величайшее открытие современности. Если ребенок останется здесь, мы сможем… Сможем исследовать… – Николай запнулся, смутился, пытаясь оправдаться.

– Исследовать? Коля, нам не до исследований, ты это понимаешь? Ты уже сколько лет мечтаешь выбраться в Москву, в какую-нибудь лабораторию забраться, натаскать сюда пробирок и опыты ставить, а мне людей кормить нечем. У нас продукты на исходе, впереди зима, если входы завалит, хрен куда до весны вылезем. Ты открытиями бредишь, а я просчитываю, как нам не сдохнуть с голоду. Ты романтик, да… Спасти ребенка. Прекрасно! А если он опасен, что станет с нашими детьми?! – Егор Михайлович говорил сурово, жестко, но в его глазах было отчаяние.

– Егор… Мы ведь не можем так оставить ребенка, не обратно же его тащить? – жалобно возразил разведчик.

– А если я тебе прикажу сейчас отнести его обратно? – тихо, устало спросил командир.

– Там и останусь, вместе с ним. Подамся на Метровагонмаш, в их убежище, попрошу помощи. И никому не расскажу, что это за ребенок. Скажу, дед я ему.

– Ну, знаешь, Коля! Если ты готов ради этого ребенка наш бункер предать, то ладно, была – не была, пусть остается. Под твою ответственность. А с тобой разговор еще будет. Ты меня в гроб загонишь, Ильич. Я и так от всего этого поседел и облысел, а тут ты еще. Ребенка отдай нашим мамочкам, пусть приглядят. И медик пусть его осмотрит. А сам уйди с глаз долой, чтобы я тебя до вечера не видел, а то сорвусь. И не дай бог что-то из-за этого выродка не так пойдет, я с тебя шкуру спущу, каким бы другом ты мне ни был. Иди, – приказал начальник, отворачиваясь к стене. Его грузом придавило принятое решение. И душа была не на месте. Мучили дурные предчувствия…