беломраморные, и только один Марк Антоний – из темно-красного порфира. Густые волнистые волосы, мощная шея – я представлял его мускулистым и коренастым. Он казался каким-то взъерошенным, и я был уверен, что никогда бы его ни с кем не перепутал.

Рядом стоял бюст Антонии Старшей. Такой свою дочь Антоний не знал, ведь в последний раз он видел ее маленькой, в возрасте Октавии. Их бюсты были неподвижны и навеки разлучены. Я внимательно изучил ее лицо. Хотелось бы мне назвать бабушку красавицей, но она была самой обычной дурнушкой: сколько раз с такой ни встреться, все равно не запомнишь лицо. Говорят, ее младшая сестра, моя прабабушка по другой линии, была гораздо красивее. Она умерла, когда я родился или чуть раньше. Возможно, когда-нибудь я увижу ее бюст и смогу сравнить с сестрой.

Бюст главы нашего рода Германика был крупнее всех и стоял особняком. Мой предок был красив и молод, таким и останется в наших историях. Смерть он встретил, когда правил вдали от Рима. Порой людей, которые умирают, не исполнив своего предназначения, превозносят вопреки их заслугам. Так случилось и с Германиком. Я слышал, как люди сетовали, что судьба обманула его и не дала стать великим императором. Но кто знает, каким императором он бы стал? Надежды далеко не всегда оправдываются, и бутоны не всегда превращаются в прекрасные цветы. Если Германик был невзрачным цветком, смерть спасла его от разоблачения.

Было еще много других бюстов: Луции и Гнеи из рода Агенобарбов и их жёны, черты которых слабо угадывались в их потомках. Я решил, что все они жили в далеком туманном прошлом, и не стал тратить на них время.

IV

Время на вилле тети тянулось очень медленно, но не могу сказать, что один день был похож на другой. В солнечную погоду двор был словно позолочен, но чаще стояли холод и сумрак, и мы сидели в доме, греясь возле жаровен. В общем, скука и почти никаких развлечений. Я мог часами играть со своими колесницами, растянувшись на полу, и меня никто бы не заметил.

Сбор урожая оливок нарушил однообразное течение дней. Это было осенью, и мне поручили идти за рабами и следить, чтобы ни одна оливка не осталась лежать на земле. На самом деле это придумали, чтобы чем-то занять маленького мальчика, но у меня, пока я высматривал на земле маленькие округлые плоды, было ощущение, что я выполняю очень важную и нужную работу. Многие оливки были побиты и раздавлены, в воздухе висел густой и сладкий запах оливкового масла.

– Жидкое золото, – сказал мне надсмотрщик. – И намного полезнее, чем настоящее. Оно и в еду годится, им можно освещать жилье, с его помощью залечивают раны и смягчают сухую кожу, в него можно макать хлеб… Настоящий дар богов. Без оливкового масла мир стал бы безвкуснее, а твоя тетя – беднее. Оливки, может, и не такие притягательные, как золото, но они уж точно более надежный источник дохода.

У нас за спиной послышался шум, я обернулся и увидел, что к нам идет тетя Лепида с каким-то мужчиной – то ли хромым, то ли качавшимся на ходу.

– Клянусь Посейдоном, это же сам Клавдий! – изумился надсмотрщик.

А потом он повернулся ко мне и улыбнулся, причем улыбка его была скользкой, словно оливковое масло, которое он только что расхваливал.

– Да, урожай в этом году прекрасный, – говорила тетя спутнику, пока тот рассеянно смотрел по сторонам и подергивал свой плащ.

– Я в-в-вижу, – сказал мужчина, глядя на оливковую рощу, разросшуюся по склонам холмов.

Солнечный свет падал на деревья под косым углом, придавая зеленой листве серебристо-серый оттенок.

– Видеть вас – большая честь для нас, о принц, – низко поклонился надсмотрщик.

Я быстро огляделся по сторонам: все вокруг поклонились, и я тоже поклонился.

– Т-ты не обязан мне к-кланяться. – Мужчина взял меня за руку, и я сразу выпрямился. – Я твой д-двоюродный дед Клавдий, б-брат твоего деда Германика.

Я чуть не рассмеялся, но вовремя удержался. Это что, шутка? Все говорили, что Германик был воплощением мужественности, а судя по бюсту в комнате тети, он еще и красив был, как Аполлон. Этот же человек – какая-то развалина, а не мужчина.

– Тем больше у нас оснований беречь его как дражайшее сокровище, – сказала тетя Лепида и взяла Клавдия за руку (тот как будто растерялся). – Он – все, что нам осталось от этого образцового воина.

– Я не р-реликт! – возмутился Клавдий.

– Нет, ты – супруг моей любимой Мессалины, а слишком хорошо для нее не бывает.

О, Мессалина! Женщина, которая источает спелость, превосходящую спелость всех оливок на этих холмах. Та странная женщина с неинтересным ребенком.

– Она в п-пути, – сказал Клавдий. – З-задержалась в Риме, но с-следует за мной.

– Я благодарна, что ты взял ее с собой. В последнее время я так редко ее вижу.

– Н-новый ребенок т-требует внимания, так что я т-тоже редко ее в-вижу.

Клавдий улыбнулся, а тетя вдруг наклонилась ко мне, будто захотела поделиться чем-то очень интересным.

– Луций, у тебя появился кузен… Малыш по имени… как его зовут, Клавдий?

– Т-тиберий Клавдий Германик. Г-германик – чтобы сохранить б-благородное имя и показать, что линия п-продолжается.

Так я впервые услышал имя своего будущего соперника, который претендовал на мою жизнь и мое положение.

В следующий момент Клавдия всего передернуло, и он стал заваливаться на надсмотрщика, едва не сбив того с ног. Глаза у него закатились, челюсть отвисла.

– Тише-тише… – Тетя поддержала Клавдия. Она вытерла его лоб и погладила по щеке, потом повернулась к нам и сказала: – С ним случаются такие припадки, но быстро проходят. Не обращайте внимания.

Если бы мы могли! Я во все глаза смотрел на Клавдия. Лицо у него было каким-то пустым, будто в него вошел дух (повар рассказывал мне о духах или демонах, способных завладеть человеком). А потом все прошло, в точности как говорила тетя. Клавдий заморгал, закрыл рот и вытер ладонью стекавшую по подбородку слюну. Он огляделся по сторонам, словно припоминая, где находится.

– Да, благородное имя, – сказала тетя так, будто разговор и не прерывался.

И они пошли к дому, причем Клавдий опирался на ее плечо.

– Да уж, бедняге не позавидуешь, – заметил надсмотрщик, – пусть он и брат Германика. Как так получилось? Его мать была распутницей или боги действительно любят с нами поиграть?

– Ты говоришь о моей прабабке, – сказал я со всем достоинством, на которое был способен в том возрасте, а потом рассмеялся. – Так что