– Чтобы никаких корреспондентов рядом не было. И никаких фотографирований, ваше превосходительство. Распорядитесь – а я через три минуты буду там-с…

Вопреки опасениям Бунина, условия каторжника не вызвали у градоначальника нового гневного «словоизвержения». Скорее, он одобрил скромность осужденного и махнул городовым на корреспондентов: гоните их к чертовой бабушке, за второй канат!

Перед дамочками поставили шеренгу солдат с ружьями. Подошедшего Ландсберга с двух сторон тоже сторожили рослые городовые. На него обрушился град вопросов.

Сколько вам лет? Есть ли у вас семья? Тяжело ли ему в тюрьме? Правда ли, что убийство совершено из ревности к ростовщику, приударившему за вашей невестой? Кто, наконец, сия таинственная невеста?

Ландсберг ответил только на один вопрос – о возрасте: двадцать семь лет от роду. Остальных вопросов он будто бы и не слыхал. Терпеливо выстояв несколько минут и, встретившись взглядами с градоначальником, он громко попросил:

– Ваше высокопревосходительство, распорядились бы несколько уборных, извините, для арестантов поставить. Чтобы каторжане, вынуждаемые природой, здешнюю публику не шокировали.

– Дело говоришь! – кивнул Зеленой и повернулся к свите. – А вы, вахлаки, и не догадались? Жива-а, в Бога и душу, в святых мучеников мать! Срам, право слово! А тебе спасибо, братец, за дельный совет. Ступай, храни тебя Бог!

Ландсберг молча поклонился и, не обращая более внимания на сыпавшиеся вопросы дам, направился обратно, к тумбе.

– Ну что, поговорили по душам? – поинтересовался Жиляков. – Не узнали случаем – скоро ли нас грузить будут?

– Эх, господин полковник! К чему вы торопитесь?

– Так ведь надоело, барон! И толпа эта еще…

– Вы бы лучше подумали – куда девать золотые монеты. Думаете, что наградная табличка на тросточке от какого-то псковского тюремщика поможет нам избежать при погрузке тщательнейшего обыска? Найдут-с! И – плакали тогда ваши денежки.

– «Ваши»! Барон, барон! Ну зачем вы так? – обиделся Жиляков. – Мы уже неоднократно с вами обсуждали сей вопрос. И я сумел, кажется, убедить вас, что деньги эти – наши общие. А во-вторых, что я могу придумать? Кроме того, чтобы проглотить эти девять золотых, аки удав… Вы, батенька, у нас голова – вам и думать!

– Проглотить? И немедленно попасть под нож к докторам? – возразил Ландсберг. – Нет, тут нужно придумать что-то другое. Оригинальное. А в голову мне решительно ничего не идет, полковник!

Однако судьба была нынче благосклонна к Ландсбергу. Он давно уже обратил внимание на матроса из караульных, пристально и с каким-то значением поглядывавшего на него издали. Матрос несколько раз подходил совсем близко, как будто хотел что-то сказать или спросить – но всякий раз ему что-то мешало это сделать. Однако вскоре такой случай матросу представился.

По распоряжению градоначальника на ломовике привезли несколько будочек специального назначения – явно реквизированных с ближайших дач. К будкам немедленно выстроились очереди, к одной из них примкнул и Ландсберг. Тут его матрос и окликнул:

– Господин прапорщик, ваше сиятельство! Не узнаете меня, господин Ландсберг?

Тот отрицательно покачал головой – хотя лицо матроса и особенно его голос показались знакомыми.

– Яков Терещенко я, ваше сиятельство! В одном полку со мною вы изволили «вольнопером» быть! Нешто не помните, господин Ландсберг?

Карл внимательно поглядел на матроса, память услужливо восстановила мелкие ребячьи черты паренька из Малороссии.

– Яков? Узнаю, брат, теперь узнаю! А вот тебе не надо бы с каторжником знаться, – невесело усмехнулся Ландсберг. – Какое я теперь «сиятельство», какой барон! Все, брат, в прошлом…

– Господин прапорщик, зачем вы так? Старая дружба не ржавеет – помните, такая поговорка у нас в полку была?

– Помню, конечно. А как ты в матросы-то попал? Да еще в конвойные? Проштрафился?

– Никак нет, ваше сиятельство! Я ведь, ежели изволите помнить, в гальваническом отряде учился, нас потом засекретили и в Кронштадт перевели. Ну, это история долгая – так что я теперь матрос и специалист 2-го класса, – не без гордости отрапортовал Терещенко. – На одном пароходе поплывем, ваше сиятельство!

– Но почему конвойным-то, если ты классный специалист– гальванщик?

Терещенко звучно шморгнул носом.

– А это начальство так распорядилось. Нашу братву, гальванщиков, во Владивосток переводят, там буду службу продолжать. А чтобы в пути даром хлеб не ели – приставили вот каторжников охранять, будь они неладны! Ох, извините, ваше сиятельство!

– Ничего, брат, я уж привык! – снова усмехнулся Ландсберг. – Ну, давай, брат, служи! И… Прошу, не подходи лишний раз, Яков! И мне душу бередишь, и себе неприятности накликать можешь. Ступай себе.

– Господин прапорщик, как скажете! Спасибочки, что не забыли, – Терещенко подвинулся ближе, понизил голос. – Ну а ежели помощь нужна будет – только знак дайте! Я полчанина в беде в жизнь не оставлю!

– Спасибо, Яков, не надо… Впрочем, – неожиданно решился Ландсберг. – Помощь твоя может потребоваться! Боюсь вот только – как бы не подвести тебя…

– Ваше сиятельство – не обижайте! Говорите, все исполню! Убегнуть желаете? Скажите как – помогу!

– Да нет, не убежать… Понимаешь, Яков, со мной в каторгу едет еще один офицер, полковник. Деньги у него… у нас с ним имеются – боюсь, отберут при обыске. Возьмешь на сохранение?

– Какой разговор, господин прапорщик! Сохраню, как в банке! Все сделаем! – обрадованный возможностью помочь, Терещенко аж засиял.

– Хорошо. Сегодня до нас очередь, гляжу, не дойдет. Ночевать, полагаю, партию здесь оставят?

– Так точно! Уже получено распоряжение прожектора подвезть.

– Ладно. Как стемнеет – подойди, отдам я тебе узелок.

– А то! А то, ваше сиятельство! Может, мне до вечера, – Яков многозначительно заморгал, оглянулся и страшным шепотом продолжил. – Может пилку какую для вас раздобыть? Только скажите, господин прапорщик! Это ведь срам-то какой – гвардейского офицера, дворянина со всей этой сволочью держать, а? Вас ведь оболгали, поди, ваше сиятельство? В жизнь не поверю!..

– Нет-нет, больше ничего не надо. Яков! Ну, до вечера.

Ретроспектива-1

Эхо взрыва, устроенного Степаном Халтуриным в подвале Зимнего дворца, докатилось до Псковской пересыльной тюрьмы через трое суток. Специально арестантам об этом, разумеется, никто не докладывал – только на утренней молитве иеромонах из местной церкви, приглашаемый в тюрьму по случаю больших праздников и неординарных событий вроде нынешнего, возгласил здравицу царствующему Дому Романовых и скороговоркой упомянул о Чуде Божием, спасшем государя императора от рук супостатов.

Однако в тюрьме тайны держатся недолго. Заинтересовавшись недоговоркой и не получив разъяснений от тюремщиков, арестанты-уголовники снарядили «делегацию» в камеру, где содержались политические осужденные.

Политические, тоже ждавшие этапа на Сахалин, содержались в пересыльной тюрьме, как и положено, отдельно от уголовников. Однако изоляция эта была весьма прозрачной. По своему обыкновению, политические категорически отказывались от тюремных