На этих словах лифт, приехав, открылся, и эти слова услышал священник – молодой, славный, очень стройный – вытянутый, как на картинах Эль Греко; да еще и в черной сутане и с бородкой.

Услышав слова Волгина, он застыл от изумления, но я сказала ему:

– Батюшка, не волнуйтесь: мы так разминаемся перед эфиром.

Волгин спросил:

– Так это вы будете у меня в эфире?

Было видно, что он сильно удивлен.

Я опять повернулась к батюшке (он сидел в студии у Волгина до меня) и сказала ему:

– Вы прямо как персонаж Эль Греко: красивый и вытянутый. Если бы мы были с вами в эфире, зрители бы подумали, что половина экрана отцентрована вдоль, а половина – поперек.

Батюшка улыбнулся ужасно мило и сказал:

– Это не имеет значения. Главное, чтобы человек был одаренный… (он хотел продолжить, наверно, одаренный душевно типо), но я его прервала, сказав:

– Горизонтально одаренный? Как я?

Батюшка смутился и ушел гримироваться.

Я тоже пошла гримироваться.

Гримерше я сказала:

– Я хочу, чтобы вы мне всё убрали!

Она оторопела:

– Как это – всё?

– Всё! Второй подбородок, а также третий и четвертый!

Гримерша сказала:

– Нет у вас третьего и даже четвертого! Только второй!

И стала мне убирать мой второй.

Придя в студию, я продолжала ко всем приставать: к операторам, редакторам и проч. Кричала про свою горизонтальную одаренность.

Они даже удивились, когда начался эфир и я перестала кричать про это и говорила типо о Каннском фестивале.

Они думали, что я пришла поговорить о своем весе.

Мне, конечно, хотелось об этом поговорить, но ведущий не дал – заставил говорить об искусстве.

Такие дела.

Пришел ко мне как-то один мой друг, очень умный человек: можно сказать – интеллектуал.

И хвастается: позвали (говорит) ведущим на ТВ.

– Первый (говорю) канал?

– Не, не первый.

– Второй?

– Не, не второй.

– Ну тогда третий?

– Да нет же!

– А какой? «Перец», НТВ, Рен, мистический, детский, еще какой?

Друг, потупившись:

– Кабельный…

– Ха, на два дома будет вещать?

Друг (с возмущением):

– На три! А может, даже на четыре…

– Ха, ну ты звезда, однако!

Друг насупился, потом говорит:

– У Иисуса тоже аудитория была небольшая, если ты помнишь.

– Ага, помню. А потом как пошло, как поехало…

А он взял и обиделся: сказал, что кощунствую.

Я поинтересовалась:

– По поводу тебя или Иисуса?

Обиделся еще больше.

Месяц не звонил.

И почему-то на канал не пошел на этот, который на целых три или четыре дома вещал.

Сказал, что я у него всякую охоту отбила.

На фестивале в Одессе мне повезло – дали возможность поговорить с самим Роджером Корменом, легендой Голливуда. Встреча с ним была подобна, как написал Жан Ренуар, когда его пригласил на обед сам Чаплин, встрече «верующего с самим Господом». Такие вот чувства. Правда не зная, кто это, можно подумать, что это не голливудский небожитель, а одесский пенсионер.

Однако то, что это сам Кормен, я узнала не сразу: по телефону мне показалось, что у меня будет интервью с Форманом, а не Корменом: ослышалась.

А как кто выглядит – почем мне знать (хотя у меня закралось подозрение, что этот старик – Кормену под 90 было – на Формана не очень похож).

Ну вот, стало быть. Подкатываю я к нему, сажусь за стол и говорю:

– Как вы пережили вторжение советских танков в Прагу?

Кормен говорит:

– Ужас. Нехорошо типа (сказал Кормен довольно безразлично).

Я говорю:

– Весь просвещенный мир переживал (ну что-то в таком роде, не так примитивно, конечно).

Кормен говорит:

– Мы тоже потеряли много солдат во времена войны Севера и Юга…

Я думаю: ну все, привет, приехали… Отпросилась у него, пошла к распорядителям и говорю: слушайте, а кто это?

Они говорят: Кормен! И смотрят на меня, как на блогершу лет эдак двадцати, из тех, кто может спросить (было такое) у Константина Райкина его отчество.

Я говорю:

– А! Понятно. Щас перестроюсь…

И пошла-поехала доставать его Сталиным и ужасами ХХ века – он же хоррор снимает. Он ничего не заметил, просто немного удивился, что я о трагедии Чехословакии до сих пор печалуюсь.

Думал, может, я обо всех все время печалуюсь и вот решила с ним обо всех трагедиях, начиная с распятия Христа, поговорить.

С уважением отнесся: вот, подумал Кормен, переживает человек за всех. Молодец.

Приехал как-то в Москву Отар Иоселиани со своим фильмом «Истина в вине». А там в самом начале фильма мужик просыпается с дикого похмелья. А Отар сам не дурак выпить.

Началась прессуха.

Я (ну мне тон надо задать – чтобы потом он меня к интервью тет-а-тет подпустил), как обычно, вылезла и говорю:

– У вас в начале фильма человек просыпается и не может себя осознать. Как вы, конечно, помните, у Пруста в начале романа человек, просыпаясь, еще себя не идентифицирует в этом мире (ну и тэ дэ).

Отар посмотрел иронически и говорит:

– Так он же с дикого похмелья! Что ему идентифицировать? (Он интеллектуал, это он так издевается.)

Тогда я ему (в тон):

– А че пил?

– Вино пил (говорит Отар).

– А вы че пьете?

– А я водку предпочитаю. Ну, когда в России – водку, а так – вино.

– Красное?

– Ага. Божоле.