Это был орел — великолепное творение природы, которое люди видят только издали, если видят вообще. Я невольно залюбовалась его царственной белой головой и гладкими черными перьями, обагренными на самых концах, однако не посмела их тронуть. Из страха не за себя — за него. Мое прикосновение наверняка вспугнуло бы орла и побудило его к бесполезному побегу, лишь причинив новую боль. Поэтому я присела на корточки и принялась рассматривать свою находку, раздумывая, как могу облегчить его страдания.

Медленно, очень медленно я протянула руку и коснулась кончиков ближайшего крыла. Затем, закрыв глаза, подтолкнула к орлу слово — беззвучный сгусток энергии, заключенный в мысль. Именно так животные делились со мной своей сутью, и теперь я попробовала сделать то же самое, но в обратную сторону.

Безопасно, — безмолвно сказала я орлу. — Безопасно.

Крыло у меня под пальцами перестало дрожать. Я открыла глаза и благодарно посмотрела на птицу. Безопасно, — пообещала я снова. Орел больше не пытался улететь, но взгляд черных глаз оставался прикованным к моему лицу, а вздохи становились все короче. Он умирал. Стрела вошла в грудь слишком глубоко; если я попытаюсь ее вытащить, то просто убью его на месте. Сейчас меня больше волновала боль, которая явно сводила орла с ума, и то, что ночные хищники могут поужинать им еще заживо. К тому же меня беспокоила стрела. Куда исчез охотник?

Я напрягла все чувства и что было сил вслушалась в ночь — в шелест деревьев, в шорох ветра, в перешептывание лесных существ. Я не ощущала ни страха, ни опасности и, как ни старалась, не почуяла погони или приближения человеческой мысли. Возможно, прежде чем упасть на поляну, орел пролетел какое-то расстояние, спасаясь от стрелка?

Свет. Я почувствовала, как над птицей воспарило невесомое слово. Свет. Я задумалась, тоскует ли он по свету дня, обвиняя в своей гибели ночь, или же видит недоступное мне сияние, которое манит его в другие, вечные небеса?

Свет. Что ж, это я могу ему дать. Побыть здесь до рассвета — если он проживет так долго — и защитить от хищников, пока его душа не расстанется с телом. Я перенесла ладонь на шелковистую грудь орла, вложив в это легчайшее касание самое мощное намерение, на какое только была способна.

Облегчение, — сказала я ему. — Покой. Мир. Отдых. Конечно, слова не могли его излечить — лишь немного утешить боль; в конце концов, я не обладала даром Целителя. Однако я со всей возможной страстью пожелала ему выздоровления. Это существо было так прекрасно, и мне меньше всего хотелось стать свидетелем его смерти.

Разумеется, Буджуни будет меня искать — ворчать, стонать и хныкать по поводу своих стертых ног и шишковатых коленок, — но все равно придет, потому что любит меня и будет волноваться, если я вскоре не вернусь. В детстве отец привязывал меня к нему — в прямом смысле, как шкодливую собаку. Дома за меня так боялись, что ни на минуту не оставляли без охраны. В этом и заключалась работа Буджуни — следить, чтобы со мной ничего не случилось. В то время мы были примерно одного роста и казались со стороны двумя детьми, наказанными за непослушание. Буджуни ненавидел свою роль конвоира даже больше меня. Но ему, по крайней мере, платили за неудобства и унижения. Мое унижение никого не интересовало.

Буджуни был троллем и напоминал скорее обезьяну, чем взрослого человека: широкий плоский нос, кустистая борода, густые кудри, которые начинались чуть ли не над глазами, а затем спускались на спину. Росту в нем был какой-то метр с четвертью, однако он носил обычную одежду, ходил на двух ногах и был так же разумен, как и любой человек, хоть и не желал иметь с людьми ничего общего.

Я давно переросла поводок и самого Буджуни, но он по-прежнему оставался моим защитником. Меня нельзя было удержать в клетке, несмотря на все старания отца. Пожалуй, если бы его опека проистекала из любви, мне было бы легче с ней смириться. Но ее корни таились в чувстве самосохранения и страха. С тех пор как умерла мама, наша взаимная неприязнь становилась только глубже.

Я еле слышно вздохнула, и орел тут же вскинул на меня глаза. Свет, — снова раздалось у меня в мыслях. Жадно. Вопросительно. Скоро, — пообещала я, невесомыми движениями поглаживая перья на изящной голове. Конечно, я лгала. Он не увидит света. От зари нас отделяли долгие часы. Но я все равно останусь, и пусть Буджуни ворчит сколько ему вздумается. Нос у него был не хуже, чем у отцовских гончих. Он без труда отыщет меня, если захочет.

Я устроилась поудобнее, плотнее подоткнула юбку, чтобы идущий от земли холод не забирался под ткань, и закуталась в плащ. К счастью, весна была в самом разгаре и снег давно сошел. Деревья стояли окутанные зеленой дымкой, под ногами пружинила густая трава. Я свернулась полумесяцем вокруг орла и подложила одну руку под голову, другой поглаживая шелковые перья и посылая ему самые целительные мысли.

Защитника из меня не получилось. Я так увлеклась концентрацией на благих пожеланиях, так самозабвенно передавала бедной птице ощущения покоя и мира, что и сама не заметила, как уснула, убаюканная этими образами.

Я ПРОСНУЛАСЬ ОТТОГО, что Буджуни похлопывал меня по щекам маленькими пухлыми ладошками, а веки щекотали золотые усики рассвета, который все вернее разгорался между кронами на востоке. Я замерзла и задеревенела, левая рука потеряла чувствительность, а в правой лежало длинное перо — черное, с неровным красным кончиком.

Орел исчез. На траве осталась кровь и несколько перьев, но более ничего. Неужели он погиб? Я вскочила на ноги, здорово перепугав Буджуни. Тот давно уяснил, что бесполезно бегать по лесу, выкрикивая мое имя, — я все равно не смогу ответить. Вместо этого он пользовался своим непревзойденным нюхом и знанием моих любимых местечек. Сейчас на лице тролля читались усталость и искреннее облегчение.

— Что такое? — спросил он, заметив мою тревогу и дергая за руку, чтобы привлечь к себе внимание.

Я указала на кровь и перья. Орел. Раненый. Затем сделала неопределенный знак рукой. Я не знала, воспринимает ли Буджуни мои мысленные слова или просто давно выучил систему жестов. Возможно, наше понимание было из тех, что устанавливается между людьми, которые долгие годы живут бок о бок. В любом случае у нас с Буджуни был собственный язык — примитивный, но вполне достаточный для общения.

— Пропал, — коротко проворчал тролль. — Видно, утащили его.

Я в печали склонила голову. А я даже ничего не слышала! Как такое могло случиться? Возможно, орел умер и его бесшумно унес волк? Буджуни склонился к земле и проследил пальцами дорожку из сломанных веточек и примятой травы, которая вела прочь от крови и перьев. Волк?

— Нет, — фыркнул он, будто я задала вопрос вслух. Ему частенько такое удавалось. — Не волк. Человек. — И он указал на полустертый след пятки, оставленный в грязи. — Это точно не зверюга.

Стрела. Буджуни поднял на меня взгляд. Я похлопала себя по сердцу, а потом сделала жест, будто натягиваю лук. Похоже, в конце концов охотник нашел свою добычу. Хорошо еще, что его заинтересовала только птица. Во сне я была совершенно беспомощна.