— Конечно, искала. Позвонила нескольким.

Неправда — но другой отговорки не нашлось. Стивен собрался со мной сегодня вечером на какой-то деловой ужин, а я с ним ни за что не пошла бы. И речи быть не могло.

— Жаль, что так вышло. Прости, Стивен.

Извинялась я искренне, но не за свое нежелание сопровождать мужа на банкет. Я бы согласилась, честно, если бы не опасение, что кто-то заметит мой страх, мою глубочайшую тревогу. Прежде я не была затворницей, а теперь будто начисто лишилась способности общаться с людьми на вечеринках. Окружающие выглядели настолько нормальными, что я чувствовала себя какой-то полоумной.

— В последнее время я сама не своя…

— Чем этот парень занимается за шестьдесят пять фунтов в час, хотелось бы знать, — со вздохом отозвался Стивен.

— Кто? Джейкоб? Слушает. Я говорю, а он слушает. Джейкоб не виноват в том, что я не хочу с тобой идти.

— Ага. Так я и знал. Ты не хочешь.

Черт! Проговорилась.

— Да нет же, хочу, — соврала я с вымученной улыбкой.

Остановив на мне взгляд, Стивен покачал головой. Его пальцы заскользили вниз по безукоризненно чистой крахмальной рубашке, пропуская пуговицы в петли.

— Могла бы поговорить со мной. Обошлось бы куда дешевле.

— Он должен мне что-нибудь выписать. Валиум, например. Или прозак. Столько лекарств наизобретали, глаза разбегаются. — Попытка шутки тоже не удалась. Я настолько измучена, что из горла вместо смеха вырвался хрип.

Достав из шкафа галстук, Стивен вертел шелковую полоску в руках, пока не добился идеального узла, после чего спустился в прихожую, где на перилах лестницы висело его пальто. До меня донесся шорох, затем мелодичное звяканье ключей в кармане, и Стивен снова появился на пороге спальни, с пузырьком темного стекла в руке.

— Я рассказал одному из ребят на работе, что с тобой творится, и он принес мне вот это. — Пузырек мелькнул в воздухе и приземлился на постели. — Антидепрессант или что-то вроде того. Ну? Идешь сегодня со мной или нет?

— Или нет.

Таблетки я тем не менее спрятала в тумбочке.

Они длинные, эти таблетки, узкие и белые. И от одной-единственной штучки в голове закружился мелкий пух, а песня, услышанная по радио часов пять назад, ясно и четко зазвучала в ушах, забивая каждую мысль. Под такой аккомпанемент у меня никак не ладилась игра «Мой малыш пони» — фантазия отказывала, а Эмили требовалось продолжение истории, чтобы воспользоваться новенькой кухней для пони и надеть на лошадок новенькие сверкающие короны. Я все твердила: «Они пекут пирог для вечеринки», а Эмили упорно требовала: «Дальше, дальше!»

— М-м-м… Дальше?.. Они пекут… пирог?

Глазищи дочери укоризненно кольнули меня из-под насупленных бровей.

— Ну, маму-у-у-уль! — Эмили теряла терпение.

— Так, хорошо. Не пирог. Они пекут… торт?

Я отошла взглянуть на Дэниэла — и поняла, что его нигде нет. Кошмарная девичья поп-группа завывала в самое ухо, не желая умолкать. Я не только слышала этих девиц, но и видела, как они танцуют на сцене. В моей голове полным ходом шло светозвуковое шоу. Тщетно я затыкала уши пальцами и, прикрыв глаза ладонями, волчком вертелась на месте. Точь-в-точь как Дэниэл, когда сильно расстроен.

— Дэниэл!!!

Тишина в ответ. Дэниэл никогда не отзывается. Надежда на то, что, привлеченный моим голосом, он появится откуда-нибудь, тоже растаяла. Я поднялась в спальню, обшарила все шкафы и шкафчики. Дэниэл исчез в недрах дома, словно в брюхе у хищника. Мой сын обратился в Гудини и растворился в воздухе у меня на глазах. Я слетела вниз по лестнице, заглянула под все стулья, за все шторы, чувствуя, как с каждой секундой лавина паники подступает все ближе. Я металась от окна к окну, выискивая, которое из них открыто, я ползала по полу, боясь наткнуться на бездыханное тело сына, умершего от удушья, отравы или приступа неведомого недуга. В голове вертелся калейдоскоп неописуемых образов: разбросанные ручки-ножки, застывшие, как у статуи, остекленевшие глаза. Он умирал, мой малыш, а мне не удавалось его найти, сколько бы я ни наматывала круги по дому и сколько бы ни звала его, надсаживаясь.

— Дэниэл! ДЭНИЭЛ!

Сына по-прежнему нигде не было, но теперь уже дочь требовала внимания. Она скуксилась, будто ее отругали за баловство, обиженно выпятила нижнюю губу: вот-вот заплачет. Я подхватила ее на руки и, пристроив на бедре, продолжила поиски. Целую вечность спустя я нашла Дэниэла в душе: он катал своего Томаса по кафельному борту кабинки и, похоже, даже не заметил моего появления. Дернув дверцу, я усадила Эмили на край раковины и наклонилась за Дэниэлом. Он на меня не смотрел, он меня не видел, он тянулся к Томасу-паровозу, быстро-быстро сжимая и разжимая кулачки.

— Ты сказал, что сам можешь со мной поговорить! Вот и поговори!

Я позвонила Стивену на работу, включив детям «Телепузиков». (Абсолютно кретинская передача; с моей точки зрения, даже вредная, но Эмили в восторге от кремового автомата, который плюется розовой жижей, а уж в исполинских кроликах и вовсе души не чает.) Сидя у меня на коленях и не отрывая взгляда от телевизора, Дэниэл ежесекундно наклонялся вперед, почти к самому экрану. Эмили, послушавшись меня, села подальше, в кресле с ней расположилась добрая дюжина пластмассовых пони. Дочь подпевала мелодии «Телепузиков», и разноцветные маленькие лошадки плясали у нее в руках.

— В чем, собственно, проблема? — поинтересовался Стивен. — Ты его искала — и нашла. Он играл в душе, но кран не открывал, воду не включал, а значит, утонуть не мог…

Кроме всего прочего, я страшно боялась, что кто-нибудь из малышей утонет в нашем крошечном прудике. Прежде чем дать согласие на переезд в этот дом, я настояла, чтобы декоративный водоем спрятали под тремя слоями проволоки. Мы вызвали рабочих, и те исполнили заказ, исподтишка переглядываясь. А когда я предложила им чаю, поинтересовались: «Обычный чай, мэм, ничего не подсыпали?» Отстойник-септик возле нашего летнего коттеджа постигла схожая участь. Парень из службы ассенизации, который под моим руководством заваливал люк отстойника булыжниками, заверил меня, что мера предосторожности вполне оправдана. Ребенок за полминуты может погибнуть в емкости, крышка которой открывается одним пальцем. И чай этот парень, между прочим, выпил молча, без всяких там вопросов с подвохом.

— Возвращайся домой, Стивен! Пожалуйста! Выключи компьютер, выйди из-за стола, надень пальто.

Носки на мне из разных пар, джинсы разорваны в паху, голова два дня не мыта, а стекла очков до того захватаны, что окружающий мир сквозь них виделся будто в кожуре. Пока я умоляла мужа вернуться, у Дэниэла случилась авария, но памперс нужно было менять на месте: если оторвать малыша от «Телепузиков», к телевизору он вряд ли вернется, и что тогда? Мне пришлось бы гоняться за ним по всему дому, лишь бы он прекратил бесконечно спускать воду в унитазе, который воспринимает как игрушку, никогда не пользуясь им по назначению. А потом стаскивать его со шторы, на которой он постоянно виснет, или отнимать книги, из которых он строит подставку, чтобы добраться до хрустальных часов на камине. Дэниэл отказывался играть со мной, несмотря на мои ежедневные попытки. Я раскладывала перед ним книжки в самых ярких обложках, катала игрушечные машинки вверх-вниз по пандусам самодельного гаража, пряталась где-нибудь, чтобы минуту спустя выпрыгнуть, как черт из табакерки, перед носом у сына. Дэниэл отворачивался. Он жил в собственном мире, отгородившись от меня стеклянным барьером, сквозь который мне никак не прорваться.