с его прадедом, когда тот ввязался в войну с легендарной армией. Что, если Черная Черепаха могла подсказать ему, какую именно древнюю магию использовал Ксан Толюйжигин для создания своих войск?

С того момента, как на Озере Черной Жемчужины он привязал к себе демона, прошла почти целая луна. Цзэнь расходовал каждую унцию своей энергии на то, чтобы отгородиться от него. Сделка с демоном всегда подразумевала под собой обмен: отдать глаз, руку, ногу или, в самых крайних случаях, все свое тело в обмен на доступ к силе. Если бы Цзэнь не использовал силы Бога-Демона, то ему не нужно было бы ничего отдавать.

Вот уже несколько недель условия сделки отдавались эхом в его голове, отказываясь оставлять в покое.

Каждый раз, когда ты используешь мою силу, с каждой предоставленной мне душой, я буду забирать частичку твоего тела. Затем твоего разума. И наконец, твоей души.

Нет, он не будет обращать внимания на порочное искушение, которому его подвергало это существо. Как часть сделки, он обещал отдать Богу-Демону свой разум, но Цзэнь отказывался делать это настолько быстро. А значит – ему следовало воздержаться от использования демонических сил, если на то не было особой необходимости. Поэтому Цзэнь планировал выпустить Черную Черепаху на волю только в финальной битве против элантийцев.

Цзэнь продолжил идти, его шаги звучали все быстрее и резче. Впереди виднелся огромный заброшенный храм. Мансорианская архитектура, как и хинская, отличалась изгибающимися вверх зелеными крышами и красными украшениями, ведь обе культуры переплетались на протяжении тысячи циклов. Тем не менее Цзэнь заметил отличия: изогнутые боковые башни, напоминающие юрты, в которых жил его народ, а также оттенки золотого и синего, в честь Солнца и Вечного Неба, которым поклонялись мансорианцы.

Между каменными колоннами вместо входной двери зиял открытый проход. Цзэнь поставил ногу на первую ступеньку и замер. Когда изнутри повеяло сквозняком, словно чьим-то дыханием, волоски на его руках встали дыбом.

Цзэнь сосредоточился, чтобы уловить ци внутри храма. Он не придал особого значения удушливой инь, списав ее на ужасы войны, что прошла в этом месте, но теперь, закрыв глаза, он отделил энергетические слои и встревожился.

Внутри и правда что-то пряталось, бурлило под поверхностью энергий инь, оставшихся после смерти, боли и побоища.

Ночной огонь – одна из немногих семейных реликвий, оставшихся у Цзэня, длинный меч, выкованный величайшим кузнецом Севера и пропитанный эссенцией огня, – зашипел, когда он обнажил его. Цзэнь провел пальцами по маленькому черному шелковому мешочку у себя на поясе. Вышивка в виде алого пламени, символа Мансорианского клана, была зачарована печатью, которая позволяла уместить в нем гораздо больше, чем предполагал размер. Практики использовали подобные мешочки, чтобы хранить в них магическое оружие. Цзэнь не был исключением, он наполнил свой фу – написанными на бамбуковом пергаменте печатями, которые мгновенно активировались вспышкой ци.

Таких боеприпасов должно было хватить для того, что ждало его внутри.

Стальной меч сверкнул в тусклом свете, когда Цзэнь шагнул вперед.

Самые ранние ученые – мудрецы и мастера-практики – вывели определяющий принцип: ци должна быть сбалансированной. В месте, где преобладала инь, энергии могли преобразовываться в нечто противоестественное и чудовищное.

Нечто демоническое.

Когда Цзэнь ступил на руины храма, температура резко понизилась. Стоило ему продвинуться дальше, одну руку держа на Ночном огне, а другую – в шелковом мешочке на поясе, как его дыхание стало вырываться струйкой холодного воздуха. Он достал три палочки благовоний и полоску желтой бумаги с начерченным на ней красным символом.

Легким движением запястья и уколом ци Цзэнь активировал огненную печать фу.

Свет озарил похожий на пещеру коридор. Краем глаза Цзэнь заметил нечто, уползающее в тень. Все еще горящей фу он поджег палочки благовоний. Их кончики вспыхнули красным, отчего рельеф останков храма стал более резким.

Колонны вели дальше, в коридор, погруженный во тьму. Здесь виднелись следы былого убранства: покосившийся портрет на стене, треснувшая пополам нефритовая лошадка, драгоценные камни, кусочки серебра и черепки керамики были наполовину погребены под снегом, который занесло через вход. Почерневшие от сажи стены, обугленная мебель из березы и коры, что гнила на полу, свидетельствовали о том, что когда-то здесь случился пожар.

Дым от благовоний начал рассеиваться, следуя за холодным сквозняком, врывающимся из открытого прохода. Мгновение Цзэнь наблюдал за этим необычным явлением.

Со временем назначение благовоний забылось, и простые люди стали использовать их, чтобы молиться богам – тем из пантеона, кому они предпочитали поклоняться. Но первоначально палочки готовились из смеси трав, способных обнаруживать сильную энергию инь, ибо дым отгонял ее.

А значит – какое бы существо ни скрывалось здесь, оно находилось в направлении, противоположном тому, в котором распространялся дым.

Цзэнь шагнул к призрачному ветру.

– Чего ты боишься, мальчишка? – разнесся по зданию низкий, подобный раскату грома, смешок Черной Черепахи. – Ведь самое ужасное существо в этих руинах – ты сам.

Бог-Демон не ошибся. Цзэнь боялся не того демона, что прятался в темноте храма.

А того, что притаился внутри него самого.

– Помолчи, – мысленно приказал он Черной Черепахе, используя нить, что связывала их. За последнюю луну Цзэнь успел понять, что Бог-Демон мог слышать только те его мысли, которыми он добровольно делился. В остальное время, когда он разрывал связь, существо впадало в спячку, полностью отделялось от Цзэня до того момента, пока его жизни не угрожала опасность.

Как сейчас.

Цзэнь снова отгородился от Бога-Демона, в последнее время все чаще напоминая себе не ослаблять оборону.

Дым от благовоний теперь поднимался выше, а холод становился сильнее.

В темноте прямо перед ним появилась фигура.

Цзэнь уже было поднял меч и свободную руку, чтобы при необходимости начертить печать, когда свет палочек озарил статую. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это.

Из конца коридора на него взирала статуя обсидиановой черепахи размером больше самого медведя. Когда Цзэнь поднес к ней благовония, дым распространился по прямой линии. В черных бездонных глазах черепахи отразились красные кончики палочек, но Цзэнь никак не мог отделаться от странного чувства, будто представшая перед ним фигура жива.

И наблюдает за ним.

«На нее наложили печать», – подумал Цзэнь. Он прикоснулся к статуе, проведя кончиками пальцев по едва заметным следам ци. Печать была начерчена кровью, и, хотя с годами багровые полосы исчезли, ци осталась. Тем не менее Цзэнь еще никогда не видел настолько сложных узоров, а секундой позже он осознал, что и использованное письмо отличалось от того, к которому он привык. Печать состояла из петель и изгибов, не существующих в той практике, которую он