цвет. Горький пурпур синего. Смесь насыщенного красного и паучьего синего, кровоточащий по швам, как тромб под кожей.

Это цвет моей жизни.

И это оттенок девушки, стоящей передо мной на коленях, ее пепельное лицо призрачно бледное.

Виолетта Карпелла.

Сама суть ее имени вызывает отвращение и страдание, оставляя едкое послевкусие. Единственная бледно-лиловая Карпелла, которую я хочу видеть в своем доме, — это мертвая, после того как я лишу воздуха ее легкие.

Сцепив руки за спиной, смотрю на девушку. Она откровенно пренебрегает приказом, не в силах удержать взгляд на мраморном полу. Ее неестественно большие глаза смотрят на меня, густые ресницы потемнели от сценического грима и свежих слез. Ее платье порвано и заляпано грязью, оно низко спускается, обнажая нарисованного воробья над небольшой выпуклостью груди.

Несмотря на то, что она уже много лет участвует в моих проектах, я вижу ее впервые.

Она — точная копия своей матери.

Темные волосы выбиваются из неаккуратного пучка. Бриллиантовая диадема криво сидит на голове, а тушь размазывается по щекам. Пятнистая кожа и опухшие глаза выдают ее страдания, хотя сейчас она молчит.

Я жду, что она будет бороться, плакать, умолять и просить пощады.

Ее сдержанность, несмотря на тяжелое положение, впечатляет… для Карпеллы.

Мой взгляд привлекают ее руки, перепачканные засохшей кровью. Из одного из порезов на груди течет свежая струйка.

Я ищу виновного среди своих людей. Мэнникс, один из моих самых верных солдат, именно он занимался ею, когда ее привели в дом.

Я спускаюсь с помоста в гостиной, останавливаясь рядом с ее распахнутой юбкой.

— Кто тебя ранил? — спрашиваю я. Ее глаза на мгновение поднимаются, на секунду встречаясь с моими, после чего она опускает взгляд в пол. — Я задал тебе вопрос.

Сглотнув, она тянется к тонкой шее.

— Шипы. — И тут я вижу увядшие лепестки роз, прилипшие к ее платью, и вспоминаю о цветах, которые я доставил ей в гримерку.

Ее нежный голос обволакивает меня, как одеяло, сжимая живот в узел. Мои руки опускаются к бокам и скручиваются в кулаки. В моем теле нет ни одной молекулы, которая не жаждала бы погасить ее.

Чем она мягче, тем сильнее желание разорвать ее на части.

Ненависть — это ветвь моего семейного дерева, и Карпелла отравили почву этого дерева.

Я перевожу взгляд между Кристоффом и Мэнниксом.

— Где розы? — На лицах моих мужчин появляются озадаченные выражения, прежде чем Мэнникс вздергивает подбородок.

— В багажнике, босс. — Его острый взгляд устремляется на девушку. — Она привезла их с собой.

Я передергиваю плечами.

— Сходи за ними. — Мэнникс кивает один раз.

— Да, босс.

Когда он уходит, я направляюсь к бару и наливаю в стакан бурбон. Поднимаю бокал и взбалтываю янтарное содержимое — виски цвета глаз девушки. Мой взгляд падает на слова, начертанные на костяшках пальцев: mbrise an diabhal do chnámha. Проклятие на гэльском языке, которое переводится как «дьявол ломает твои кости».

Я натягиваю манжет на татуировку. Это напоминание только для меня; мои враги не умеют читать по-ирландски. Когда Мэнникс входит с цветами, я отпиваю глоток бурбона и возвращаюсь, чтобы забрать у него испорченный сверток.

Я огибаю девушку и останавливаюсь позади нее. Вытащив из кармана нож-карамбит, я поворотом запястья извлекаю изогнутое лезвие и подхожу к ней вплотную, опустившись на корточки. Свободные пряди ее шелковистых каштановых волос рассыпаются по голым плечам.

Приближаясь еще ближе, я ощущаю дрожь ее тела, словно вибрирующий ток в воздухе, натянутый, между нами, шнур. Проворными движениями я провожу острием лезвия по ее волосам, наблюдая за тем, как пряди шевелятся, вызывая мурашки на ее коже.

Она вздрагивает под моим пристальным взглядом, и крошечный вздох вырывается из ее губ, когда я касаюсь кончиком ножа ее спины, а затем провожу им ниже по руке.

Я просовываю лезвие между ее запястьями и перерезаю кабельную стяжку.

Поднимаюсь на ноги и обхожу ее, затем опускаюсь на колени так, что оказываюсь прямо над ней. Я кладу розы ей в руки. Она нерешительно принимает их, ее взгляд мечется между моим лицом и ножом.

— Они были подарены тебе, — говорю я, позволяя своему голосу стать плавным. — Прекрасные розы для прекрасной девушки и ее прекрасной жизни. Они должны быть у тебя.

Она вздрагивает, стебли задевают ее порезы. Смущение проступает на ее аккуратных чертах.

— Их прислал ты, — говорит она, понимая, что страх прошел.

— Мне не терпелось поприветствовать тебя. — Я поджимаю губы, стискивая в руке нож. Ее взгляд падает на костяную рукоять, затем переходит на тату на моей руке. Диадема на ее голове смещается далеко от центра. Я поднимаю руку и осторожно поправляю корону. Девушка дрожит от моего прикосновения, а я даже пальцем к ней не прикоснулся.

— Почему я здесь? — Я вдыхаю ее, мои легкие пылают от аромата роз и лаванды.

— Ты знаешь, кто я? — Она скромно качает головой, и корона снова накреняется вбок. — Ты не была воспитана так, как большинство женщин в твоей семье. — Я опускаю взгляд на маленькую татуировку в виде птички на ее груди, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

Она подтягивает лиф и пытается покачать головой, чтобы опровергнуть мое утверждение, но я останавливаю ее ложь сильным движением руки. Взяв ее за подбородок, я наклоняю ее лицо к себе. Ее кожа мягкая, теплая. Свежая, как и ее предполагаемая невинность.

— Тебя баловали. Тебе позволили реализовать свою мечту в танцах. Возможно, ты не знаешь, кто я, но я знаю тебя. — Я окинул ее платье балерины насмешливым взглядом. — В девятнадцать лет ты еще никому не была обещана. Твой отец укрывает тебя от жизни. Защищает тебя. Но тем самым он показывает свою слабость и отдает тебя на растерзание волкам.

В ее янтарных глазах плещется страх, но под его водянистым потоком проскакивают искорки неповиновения. Она прикусывает губу, чтобы не дрожать от моей хватки.

— Я знаю свое место, — говорит она, но в ее словах нет убежденности.

Моя улыбка превращается в усмешку.

— Нет, не знаешь. Но это изменится.

Я поднимаюсь на ноги и щелкаю пальцами. По команде двое моих людей вводят в дом Сальваторе Карпелла, отца, о котором идет речь, у него во рту кляп. Его сшитый на заказ костюм разорван. Кровь залила его лицо и прилила к седеющим волосам. Синяки темнеют на обветренной коже под глазами. Левиафану, или Леви, как я предпочитаю называть своего лейтенанта, приходится почти волоком тащить его в комнату. Но когда глаза Сальваторе находят девушку, стоящую на коленях в моей гостиной, его боевой дух восстанавливается, доказывая правоту