Мертвы все. Все до единого. Славно поработали пчелки.

Тела лежат там, где их настигли наши крылатые, зубастые друзья. У всех свежих трупов видны отверстия в черепах, из которых на серые скалы вытекает серый мозг. Доминируют два цвета: красный – кровь и небо, серый – мозги и скалы.

Пытаюсь прикинуть количество жертв. Наверное, несколько сотен.

«Да-а, однако серьезное оружие», – думаю я, идя к диспозиции Шурика.

Подхожу и легонько пинаю его ноги.

– Вставай лежебока! Хватит нежиться!

Но он даже не пошевелился.

Обламывая ногти, стараясь не пускать в голову страшные мысли, расшвыриваю камни. Показывается шлем. Полностью вытаскиваю его голову из каменного саркофага убежища.

– Шур! Шур! – трясу его изо всех сил.

Переворачиваю неподатливое тело на спину и в красное, низкое небо устремляются застывшие глаза мертвого друга. Все еще не веря, стягиваю с его головы шлем и отбрасываю в сторону. Он с глухим стуком катится по камням.

– Шурик! Дружище! Ты чего? – тупо твержу, еще не до конца осознав реальность. Ощупываю голову. Рука натыкается на что-то мокрое и липкое, а палец проваливается в маленькую дырочку в основании черепа. Поворачиваю голову. Так и есть. Пчелкам все равно кого убивать. Был бы мозг…

Ущелье сотрясается от животного крика. Крика злобы и бессилия. Крика человека за

один час потерявшего двух единственных друзей. Человека, которому больше незачем жить. Эхо, отражаясь от скал, насмехается над моим бессилием.

– Эх, мужики! – шепчу я, стоя на коленях у трупа друга. – Не уберегли вы себя. Не уберегли…

Слезы оставляют чистые дорожки на щеках покрытых каменной пылью.

А ведь как все безобидно начиналось…

Тяжелым грузом наваливаются воспоминания.

Наша эпопея началась с обычного телефонного звонка…

Глава 1.

– Вам, что не спиться, в унитазе сверхновая взорвалась или батарейки в вибраторе сели? – сонно проорал я в телефонную трубку в ответ на ночной звонок. Что за дурная привычка у народа звонить среди ночи и будить мирно дрыхнущих сограждан? – Это не больница, не милиция и не Смольный! – заранее предугадываю возможные вопросы. – А если это не больница, не милиция и тем более не Смольный, то спрашивается, какого хрена вы сюда звоните? Хочется позвонить – звоните в свой дверной звонок, и тихо радуйтесь в свое удовольствие! Неужели все ваши мелочные проблемы нельзя отложить до утра?

– Нет, Витя, до утра нельзя, – проник в мое рассерженное сознание, страдающее дурным настроением знакомый голос.

– Шурик? – как-то неуверенно поинтересовался я у трубки. – Это ты?

– Ага, – буркнула в ответ трубка.

В первую секунду, узнав его голос и получив подтверждение правильности моего узнавания, я разозлился, и высказал в безропотно молчащую трубку все, что думаю в этот момент о нем, о его звонке, и о том, чем необходимо заниматься в это время суток даже в случае отсутствия женщины под рукой. Мой любезный тон и преимущественно нецензурная брань ничуть его не смутили.

Когда мой поток ругани и чистосердечных возмущений иссяк, как пересыхающий в жару ручей, из трубки раздался нервный шепот: – «Мне очень срочно нужна твоя помощь! Дело крайней важности… Я не шучу! Приедешь, все объясню. Извини… Буду на работе.»

На работе?.. Ночью?.. Приехать сейчас?.. Нужен?.. Очень?.. – мелькает в голове сумасшедший калейдоскоп мыслей. – Спасибо, хоть извинился.

На него это совсем не похоже. Шурик довольно культурный и вежливый парень. Как на меня иногда даже чересчур. В процессе длительного общения со мной в студенческие годы культуры у Шурика малость поубавилось, и он стал немного ближе к образу среднестатистического студента, но и того, что осталось было более чем достаточно.

Шурика я знаю уже восемь лет, он относится к той немногочисленной группе людей, которых я называю друзьями. Это я, конечно, преувеличил насчет группы… Друзей у меня всего двое: Шурик и Артем. Обстоятельства сложились так, что все мы живем достаточно далеко друг от друга, но это не мешает нам оставаться друзьями, ведь настоящая мужская дружба неподвластна ни времени, ни пространству. Единственное, что, по моему мнению, может нарушить подобный союз – женщина.

Так вот, о Шурике. Мы вместе проучились шесть лет в университете в одной группе и по окончании учебы продолжали поддерживать дружеские отношения. Любимым занятием всегда было поглощение пива на лоне природы сопровождающееся умными беседами, в основном в моем исполнении. Молчаливый Шурик чаще всего выступает в роли свободных ушей, в которые я, и изливаюсь. А поговорить я люблю, есть за мной такой грешок, особенно при наличии благодарных слушателей, умеющих кивнуть в нужный момент и помолчать, выслушивая очередную порцию моего трепа.

В Шурике смешался букет разномастных кровей: мать татарка, отец русский. Взглянув на него сразу можно заметить, что доминирует кровь уроженки татарских степей. В комбинации с курчавым темным волосом это дает весьма оригинальный коктейль, наводящий на мысли о тесной дружбе народов. Все это дополняется невысоким ростом, худощавым телосложением и непривычно белой, почти молочной, кожей.

Его характер вошел в наш студенческий фольклор. Есть поговорка «Спокойный как дерево». Мы же говорили «Спокойный как Шурик». Его невозмутимость и спокойствие часто приближались к абсолюту. Он мог прийти к нам в общежитие в гости, и просидеть на стуле, пару часов практически не двигаясь, и не произнеся ни одного слова. При этом он соблюдал выражение лица как у мумифицированного фараона, на котором сочетались абсолютный пофигизм, мысли о бренности бытия и сдаче сопромата в ближайшую сессию. А если учесть, что в это время обычно в комнате вертелось пару, а иногда и больше, симпатичных девчонок, то его невозмутимость можно приравнять к героизму.

И вот этот человек поднимает меня среди ночи и, не смотря на многоэтажные комплименты полученные вместо положенного «здрасте» или хотя бы «добрый вечер», хотя какой он к черту добрый после такой побудки, просит приехать к нему… И не просто приехать, а немедленно приехать как минимум. Причем, чтобы добраться к нему, мне придется преодолеть семьдесят с хвостиком километров ночной трассы и дикое нежелание покидать нагретую постель.

Моему удивлению нет предела, и сколько я не выражаю его, глядя на свое сонное, помятое отражение в зеркале его не становится меньше, а мне не становится легче.

Повыражавшись еще пару минут, и, не почуяв облегчения, я плюнул в свое отражение, стукнул кулаком по телефону, на что тот в ответ жалобно звякнул, и обречено поплелся умываться, надеясь, что может хоть холодная вода придаст ясность все еще затуманенному сном сознанию.

Моя однокомнатная квартирка на верхнем этаже пятиэтажного панельного скворечника