«Сама себя не узнаю… Ты ли это, светлая княжна Рогнеда Полоцкая?»

Боль нахлынула и сжала сердце, будто тисками. Рогнеда осторожно перевернулась на бок и встала с ложа. Неслышно сделала несколько шагов, поднялась на цыпочки и сняла со стены тяжелый меч. Еле удерживая его, вернулась к кровати — и занесла его над головой Владимира…

— Ах ты, змея подколодная!

Рывок, удар — и Рогнеда уже лежала навзничь на богатом покрывале, а над ней нависал разъяренный, с перекошенным злостью лицом Владимир.

— Вот что ты удумала! Жизни хотела лишить? Для того сюда заманивала, для того сладкими речами околдовывала? Говори, проклятая!

— Прости, прости, в помраченье я… Нашло что-то… Как сказал ты, что из Киева меня навсегда прогоняешь, в глазах потемнело…

— И ты добро все забыла? Всю любовь мою?

— Любовь?! Ты отца моего погубил. И братьев… Ты меня обесчестил… Мать в горе умерла…

— Вот как заговорила, значит! Забыла, как унижала меня, как насмехалась надо мною… Как матушку мою рабыней звала! А помнишь ли, как целовала меня, как обнимала… Сына мне родила!

Рогнеда вскинулась, изо всех сил оттолкнула Владимира и, придерживая на груди распахнутую сорочку, сверкая полными ярости и боли глазами, закричала исступленно, уже не желая и не имея сил сдерживаться, прямо ему в лицо:

— Целовала! Обнимала! А ты думал, что я из страха покорилась тебе? Что же делать, как жить мне, ежели хоть и погубил ты моих родных, хоть и отнял все, а люб ты мне… Люб ты мне, слышишь, проклятый! А ты… Где ты был? Ты все годы по войнам да по шатрам. У тебя наложниц не счесть, они тебе дороже и жены, и сына! Ты его, кровинушку свою, видел-то всего несколько раз! Простить не можешь ему, что он внук Рогволода? Что в нем кровь благородная и чистая? Что в нем моя кровь течет? Или своего брата, которого ты обидел и обманул, вспоминаешь, когда его видишь? Будь проклят ты во веки веков! Глаза бы мои на тебя не глядели!

Владимир молчал некоторое время, угрюмо мерил широкими шагами светлицу. Наконец повернулся, окинул жену тяжелым взглядом.

— Не глядели бы, говоришь? Знаешь ли ты, каков закон? Знаешь, какой ответ держать тебе?

Рогнеда молчала, и Владимир, больше ни слова не говоря, развернулся, чтобы уйти.

— Погоди, князь! — воскликнула Рогнеда, и Владимир, пораженный, остановился. Неужели дочь Рогволода Полоцкого будет молить о пощаде?

— Погоди, — повторила она тише. — Не иди ни к кому… Сам ведь говоришь о законе! Я княгиня киевская… Только ты можешь казнить меня!

— Вот ты о чем… Ну что ж… Таков закон, и такова воля… — Рогнеда смотрела на него огромными, полными муки глазами. — Знать, так тому и быть. Оденься как подобает и жди меня. Я буду скоро.

— Князь, никогда тебя не просила. Сейчас, перед смертью, прошу… Дозволь мне увидеться с Изяславом. Дозволь обнять его…

— Не дозволю. Негоже наследнику княжескому прощаться с матерью-убийцей, руку на его отца поднявшей!

— Помилуй, князь, не будь таким жестоким! Казни меня, я противиться не буду! Дозволь попрощаться с сыном!

— Я буду скоро, — повторил Владимир и вышел из светлицы.

Некоторое время Рогнеда сидела неподвижно, словно в оцепенении. Затем встала, подошла к огромному сундуку, обитому металлическими пластинами, с трудом подняла массивную крышку. С самого, казалось, дна извлекла платье тяжелое, парчовое, расшитое драгоценными камнями, серебром и золотом, — свое свадебное платье. Подняла руки — и простая льняная сорочка упала к ее ногам. Не спеша омыла себя прохладной чистой водой и облачилась в праздничный наряд. Надела уборы, из далеких земель привезенные, еще отцом даренные, — ожерелье, кольца, браслеты… Волосы убрала, на ноги — сапожки сафьяновые…

«Вот так, — промолвила, оглядывая свой последний наряд. — Сдается, хорошо, сдается, ладно. Но неужели я так и не увижу Изяслава? Нет, великий князь, тут не бывать твоей воле».

Она приоткрыла дверь и выскользнула наружу. В тереме было тихо и пусто. В этот предрассветный час даже челядь спала, и Рогнеду никто не видел, когда она, не привлекая к себе внимания, но и не таясь, шла в покои сына.

Изяслав крепко спал, и, похоже, ему снилось что-то хорошее. Его кожа порозовела, была теплой и мягкой. Он раскинулся на постели, длинные светлые волосы разметались, он улыбался во сне. Рогнеда склонилась к нему — она хотела только поцеловать его на прощанье и уйти, но не смогла и приникла к сыну, желая подольше остаться с ним, налюбоваться, насытиться последними минутами… Она плакала навзрыд, обнимая любимое маленькое тельце, и Изяслав, услышав ее плач, конечно же, проснулся.

— Матушка, что с тобой?

— Милый, милый мой Изяслав!

— Матушка, почему ты плачешь?

— Не плачу я, не плачу, мой родной…

— Как же не плачешь, матушка? — Изяслав обвил ручками ее шею и прижался к ее груди. — Ты пришла ночью, ты в слезах… Что случилось, матушка? Кто тебя обидел?

Рогнеда, не в силах сдержаться, разрыдалась еще сильнее.

— Ты уже большой, мой милый. Ты мужчина и воин. Я скажу тебе… Мне придется навсегда покинуть тебя. На рассвете придет мой смертный час. Я виновна перед отцом твоим и заплачу ему смертью лютою.

— Чем ты могла так прогневить отца, матушка? Он добрый, он не сможет такого сделать! Пойдем к нему! Я попрошу, и он простит тебя!

— Нет, нет, сынок… Не проси. Никогда не проси его — и никого другого. Помни своего деда Рогволода, помни, как он сражался и как любил его народ… И меня не забывай, сынок…

Окна в светлице были распахнуты настежь — Рогнеда хотела видеть свой последний рассвет. А он наступал — багровый, густой, растекался над широкой рекой, заливая светом окрестные луга. Над рекой поднимался туман, ветер пах свежестью и травой, и Рогнеда с наслаждением вдыхала прохладный утренний воздух. Закричали петухи, и в тот же миг раздались тяжелые шаги за дверью. Рогнеда даже не обернулась, она знала, что это был князь. Но что ей до того — в эти последние мгновения она хочет видеть не его, а бескрайнее небо и спокойную реку, медленно и величаво несущую воды к своему брату Днепру…

— Ты готова? — грозно спросил Владимир.

Она подняла на него взгляд и спокойно кивнула.

Князь занес меч, но вдруг за его спиной послышался шум, и перед глазами изумленного Владимира предстал четырехлетний княжич с мечом в руке. Глаза маленького Изяслава были полны решимости.

— Отец, остановись! Неужто мнишь, что ты тут один? Нет — я рядом с матерью! Убей, коль можешь, мать при сыне!

— Да кто же знал, что ты здесь… — пробормотал растерянный Владимир, и меч выпал у него из рук…

«В час сна, едва я склонила голову на подушку, как таинственные видения овладели моим воображением. Я видела Иисуса… Лик Его блистал как солнце, Он парил на крыльях Херувимов — пламенных исполнителей Воли Его… Он, казалось, был готов судить поколения народов, собранных у Его стоп. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые возносились к Нему, сияющие вечною юностью и божественною красотою, а вторые — низвергались в бездну огня. И Судия указывал им на раны, покрывавшие Его тело, говоря им громовым голосом: «Воздайте кровь, которую Я пролил за вас!» Тогда эти нечестивые просили у гор покрыть их, а землю, чтобы она поглотила их. И чувствовали они себя бессмертными для муки и бессмертными для отчаяния. О какой сон, какое откровение!»